Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Переводы Игоря Меламеда в середине девяностых годов видели многие корифеи художественного перевода, в том числе ныне от нас ушедшие (М. Л. Гаспаров, Г. И. Ратгауз, А. М. Зверев, Л. И. Володарская и другие). Восторженной реакции, пожалуй, не было – зато была уверенность в том, что осуществление проекта будет иметь важнейшее значение для нашей литературы. Я уверен в двух вещах. Во-первых, переводы многих стихотворений из сборника «Лирические баллады» являются в своем роде совершенными. Во-вторых, демонстративно «упрощенная», «народная», ориентированная на традиционные моральные ценности стилистика английских поэтов «Озерной школы» оказалась в высшей степени созвучна поэтической теории и практике самого Игоря Меламеда. Именно поэтому столь успешно был исполнен этот многолетний и тяжелейший по исполнению переводческий проект Игоря, в реализации которого ему помогали многие знатоки английского языка и английской лирики.

Земное бытие поэта Игоря Меламеда завершено. Осмысление его поэтической работы только начинается – на этом пути ныне представленное на суд читателей собрание стихотворений, переводов, статей и пародий Меламеда является весьма значительным шагом.

Литературовидение Сергея Бочарова [572]

Сергей Георгиевич Бочаров принадлежит к когорте тех русских мыслителей, кто думал и думает за многих. В начале прошлого века были произнесены правильные слова: если бы Кант не сформулировал свои апории, что-то изменилось бы в нашем любовном лепете и предсмертном шепоте[573]. Шепчущий, лепечущий может не иметь представления о первоисточнике интонаций, модуляций, призвуков, вымолвленных словно бы по наитию. Все дело в персональной разработке меняющихся и вместе с тем непрерываемых смыслов, живо присутствующих в человеческом слове. С этими смыслами работали русские классики XIX века, о них же думали и думают – Михаил Бахтин и Сергей Аверинцев, Мераб Мамардашвили и Владимир Бибихин, Владимир Топоров и Сергей Бочаров.

Известно, впрочем, что в гуманитарном познании на протяжении многих десятилетий развивалось и иное направление, согласно которому развитие смыслов движется силами языка как такового, происходит в силу глубинных творящих закономерностей, не имеющих прямого отношения к персоне познающего и говорящего, того, кто обращает невесомо-риторическое в лично-ответственное.

Сергей Георгиевич Бочаров на протяжении полустолетия непрестанно думает и пишет об этой двойственности гуманитарного слова – художественного и научного. Осознанно выбирая и предпочитая знание персональное, личностное, Сергей Георгиевич Бочаров постоянно видит и иную сторону медали, избегает прямолинейной проповеди, не идеологизирует – словом, поступает подобно путнику, зорко вглядывающемуся вдаль перед прихотливым изгибом кремнистого пути.

Сергей Георгиевич Бочаров – не побоюсь этого слова – прославился своей обширной статьей-книгой, написанной для некогда знаменитого трехтомника под знаменательным заглавием «Теория литературы: Основные проблемы в теоретическом освещении». Статья называлась вроде бы неброско: «Характеры и обстоятельства», однако привычных схем о «типичных характерах в типичных обстоятельствах» здесь не было и следа. Перед тогдашним читателем (я, кстати сказать, почти ровесник этой книги!) вдруг предстало не литературоведение, а литературовидение. Автора интересовали не схемы, не -измы, а прямое усмотрение движущихся смыслов. Читателю задавался вопрос с пристрастием: в чем состояла персональная работа с феноменом «характера», «литературного героя» в произведениях Гомера, Расина, Пруста?..

Да, это была «теория литературы», однако «в историческом освещении» – в этом суть дела, в этом основная мысль статьи-книги Сергея Георгиевича Бочарова, восходящая к великой идее об «исторической поэтике» академика Александра Веселовского и подпитанная философской антропологией Михаила Бахтина.

Сергей Георгиевич был одним из нескольких молодых филологов, уже в те годы сумевших радостно узнать в саранском доценте Михаиле Михайловиче Бахтине великого русского мыслителя. Было бы нелепо говорить, что Сергей Георгиевич Бочаров – один из тех, кто в оттепельное время открыл Бахтина. Однако обратное, думается, верно: именно Бахтин открыл для нас Сергея Георгиевича Бочарова и его тогдашних соратников, смело покинувших не только тесные пределы официального литературоведения, но следом преодолевших и границы литературоведения как такового. Рассуждение о смыслах не знает дисциплинарных границ – и в обманчиво свободные шестидесятые, и в глухие семидесятые-восьмидесятые от русской филологии ждали того же, что и от великой поэзии и прозы. Это были вместе наука и искусство, философия и школа свободы духа, кодекс чести и свод высоких правил повседневного поведения. Все что угодно – только не сухая официальная «теория литературы», продолжавшая строить схемы о прогрессивном и неизбежном движении «от романтизма к реализму» и далее ко всемирному торжеству революционной идеологии.