В последующие годы Сергей Георгиевич Бочаров изучению общих, теоретических закономерностей развития искусства уделяет не столь пристальное внимание. Его героями становятся Толстой, Пушкин, Платонов, Пруст, Гоголь и Достоевский, Баратынский, снова и снова Пушкин. Этот ряд не случайно дан не в историко-литературной хронологии, а в разбивку, в хронологии написания соответствующих работ. Это сделано в попытке хоть немного приблизиться к естественной логике становления и движения литературовидения по Сергею Георгиевичу Бочарову.
О каждой из работ можно было бы говорить часами, скажу только об одной – глубочайшей и, на мой взгляд, непревзойденной книге Сергея Георгиевича Бочарова о «Войне и мире». Эта работа, насколько я могу судить, в наибольшей степени включает в себя не только собственно исследование, но и рассуждение о методе.
Алексей Федорович Лосев вспоминал о своих детских впечатлениях: «Когда я понял, что сумма углов треугольника равняется двум прямым углам, я почувствовал в этом нечто свое личное, бесконечно родное, чего уже никто, отныне никто ее у меня не отнимет…»[574]
и т. д. Непосредственное созерцание и присвоение очевидного – это способ мироотношения героев «Войны и мира», к этому напряженно стремится Толстой, об этом пишет в своей прекрасной книге Сергей Георгиевич Бочаров. Непосредственное и верное усмотреть и присвоить труднее, но когда подобное присвоение случается – этого нельзя забыть. Толстовская идея превращения отчужденно-верного и личностно-истинное довлеет в работах Сергея Георгиевича Бочарова – о чем бы он ни писал: о «переходе от Гоголя к Достоевскому» или о духовной биографии Пушкина, о восприятии мира героями Пруста или о письмах Баратынского. Не ощутить этого сущностного измерения мира работ Сергея Георгиевича Бочарова – все равно что свести смысл романа «Анна Каренина» к прямолинейному уличению и осуждению неверной жены.Совсем недавно увидел свет большой сборник старых и новых работ Сергея Георгиевича Бочарова под названием «Филологические сюжеты». Вместе с предыдущим обширным томом («Сюжеты русской литературы», 1999) – книга представляет собой, пожалуй, наиболее полный свод трудов Сергея Георгиевича, разумеется, помимо монографических исследований, которым не место в сборниках. Особенно важен цикл статей о соратниках по литературовидению: Л. Я. Гинзбург, А. В. Михайлове, А. П. Чудакове, В. Н. Топорове, Ю. Н. Чумакове. Сергей Георгиевич Бочаров пишет о них не просто как о старших и младших товарищах. Размышляя о судьбах мыслителей-литературоведов, он пишет о двух параллельных линиях развития науки, зарождение которых персонифицируют Михаил Бахтин и Лидия Гинзбург. В книге эти линии обозначены как «феноменологическая» и «структуральная». В последнее время на фоне общего противостояния безответственной эссеистике, рядящейся в научные одежды, два русла науки о литературе, пожалуй, не столь резко противостоят друг другу. Однако общий вектор развития литературоведения в России Сергей Георгиевич Бочаров выстраивает определенно: от структуральной поэтики к феноменологической. Отсюда, например, его долголетний интерес к фигурам К. Н. Леонтьева и Г. Г. Шпета, воплотившийся в нескольких замечательных статьях.
Отсюда же – необычайно важные формулировки в очерке Сергея Георгиевича Бочарова о выдающемся филологе, музыковеде Александре Викторовиче Михайлове, много писавшем о необходимости извлекать из-под глыб времени подлинность культурных смыслов, отделять их от последующих интерпретаций. Первая формулировка – «филологическая защита», конечно, применима и к работам самого Сергея Георгиевича Бочарова. К важнейшим максимам Михаила Бахтина (филология – как воплощение философской методологии
И еще одна глубокая формулировка, в равной мере относящаяся к работам Александра Викторовича Михайлова и самого Сергея Георгиевича Бочарова: «ясновидящая теория». В этом словосочетании зафиксировано всегдашнее стремление представителей «феноменологического» литературоведения работать в двух проекциях, содействовать порождению доказательных и строгих теорий, вместе с тем требующих ощутимого довеска в виде личного участия, персонального прозрения, передаваемого от автора к читателю научных работ.