Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Гекзаметрические московские стихотворения М. А. Дмитриева впервые были собраны в 1858 году, причем автор в предуведомлении отмечал: «Некоторые из этих элегий были напечатаны в Москвитянине. Признаюсь, я теперь сожалею, что печатал их порознь; ибо они только вместе могут иметь некоторое значение, как собрание небольших картинок Москвы и замечаний о ней, составляющих нечто разнообразное и целое. Порознь же иная картинка, иная мысль могут показаться странными и возбудить вопрос: почему автор выбрал такой-то предмет, иногда мелочный, между обширными предметами, представляемыми древней столицей?»[230].

В созданном в 1845–1847 годах цикле «элегий» Дмитриева последовательно описываются разнообразные стороны московской жизни. По этой причине данный цикл можно считать реализацией известного призыва М. П. Погодина изобразить «московские нравы в разных сословиях» (см. стихотворения «Семейные пиры», «День в Кремле», «Пикники», «Домик в предместии», «Купцы на гулянье» и т. д.). Именно в этом контексте (подробное изображение московской жизни) необходимо, согласно авторскому предисловию, воспринимать и те «элегии», в которых нравоописательное начало как таковое как будто бы отсутствует.

Например, стихотворение «Гегелисты» полемически направлено как против старших славянофилов, выросших на философии Шеллинга и Гегеля, так и против московских «младогегельянцев», студентов начала 1840-х годов из окружения Ап. Григорьева:

Гегель да Гегель! – только и слышишь! – Восток да славяне!
Запад да немцы! – Подумаешь, Запад в бореньи с Востоком!
Солнце ж, как прежде, с Востока идет и приходит на Запад![231]

Именно в контексте «собрания небольших картинок Москвы и замечаний о ней» следует воспринимать и упоминания о московских спорах. Позиция самого Дмитриева не абсолютизирована, сглажена: многомудрым москвитянам свойственно не соглашаться друг с другом, а значит, разногласия и споры – такая же часть московской жизни, как хлебосольные обеды или народные гулянья. Более того, иногда полемические выпады вовсе неотделимы от бытовых картинок.

Так, в стихотворении «Купцы на гулянье» после описания удалых обычаев московского купечества следует такое рассуждение:

Тот же купец, как банкрут, очутится другим человеком!
В ноги да в ноги кувырк перед гордым своим кредитором!
‹…›
Боже! неу́жели в них сохранился наш прежний народный характер,
Русский народный наш тип…[232]

Простое описание купеческих нравов, как видим, соседствует с явными выпадами против складывающейся «молодой редакции» «Москвитянина», в кругу которой, как уже упоминалось, было принято считать купеческое сословие носителем народных традиций[233].

Датированная 28 июля 1845 года шестнадцатая по счету «элегия» «Семисотлетняя Москва» также должна быть воспринята с учетом общего контекста цикла. Стандартный набор юбилейных московских мотивов[234] важен и значителен не сам по себе, но лишь в качестве одной из характеристик жизни Москвы. Насельники древней столицы не только устраивают балы и гулянья, отстаивают свои убеждения в спорах, но и чтут память о прошлом своего города, ведут благоговейный отсчет столетий его исторической жизни. Таким образом, «москвофильство» здесь – не столько повод для прямой полемики (как это было у К. С. Аксакова), сколько одна из непреложных особенностей московского жизненного уклада.

В. С. Филимонов[235] упоминает о юбилее древней столицы в третьей песне своей поэмы «Москва», впервые изданной в 1845 году:

Царства русского основа.
Щит родной своей земле,
Вот наш Кремль семивековый
С русской думой на челе!..[236]

Как и в цикле М. А. Дмитриева, в поэме В. С. Филимонова семисотлетие Москвы – лишь один из пунктов пространного перечня характеристик московской жизни. В первой и второй песнях изображена до- и послепожарная Москва:

Визиты, балы да пиры,
Качели, горы, бег, цыганы,
Слоны, медведи, обезьяны,
Огни потешные, воздушные шары,
То садки, травли, лотереи ‹…›
Что день, то новые затеи[237]

.

Грибоедовская стилистика в изображении «грибоедовской» же Москвы различима в поэме В. С. Филимонова невооруженным глазом, вплоть до прямых реминисценций:

Порой с углом на короля
То Кузьку ставил, то Маврушу,
И на живую часто душу
Выменивал борзого кобеля[238]

.