Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Известно, что даже И. С. Аксаков (в отличие от всегдашнего катковского оппонента Герцена, выступавший в подцензурной печати) зачастую высказывал прямо противоположные оценки: «Посмотрим теперь, как противостоим Европе мы сами ‹…› Стоим ли мы, как один человек? ‹…› Свободны ли от рабской трусости перед европейскими толками? ‹…› Одушевлены ли наконец, хоть вполовину, тем чувством любви к своей земле, которым отличаются Поляки? ‹…› С краской стыда ‹…› мы находим только один возможный ответ – отрицательный»[311].

Вернемся к литературе середины 60-х годов. Важно подчеркнуть, что в ней существовали два противоположных по смыслу альтернативных подхода к собственно художественному, нетенденциозному истолкованию современных общественных проблем. Первый подход представлен Л. Н. Толстым, обдумывавшим на рубеже 50-х и 60-х годов большой роман о событиях относительно недавних (возвращение из ссылки декабристов после воцарения Александра II). Как известно, по мере развития замысла Толстой все далее и далее уходил от современности, в разговоре о которой почти невозможно было избежать прямой оценочности. Генезис «Войны и мира» предопределен стремлением ее автора вскрыть объективные и масштабные причинно-следственные механизмы, извне (т. е. из прошлого, не подлежащего прямолинейным публицистическим оценкам) «управляющие» современными событиями.

Сам Толстой писал об этом своем отдалении от чреватой прямой тенденциозностью литературной современности весьма недвусмысленно: «Я другой раз бросил начатое и стал писать со времени 1812 года, которого еще запах и звук слышны и милы нам, но которое теперь уже настолько отдалено от нас, что мы можем думать о нем спокойно»[312].

Иной вариант разговора о злободневных проблемах на страницах литературы представлен Н. С. Лесковым, роман которого, безусловно, занимает в первой «обойме» антинигилистических романов особое место. В нем нет ни малейшего стремления углубиться, подобно Толстому, в предысторию актуальных общественных проблем – это очевидно. Однако дальше начинаются сомнения и загадки. Какая творческая и идеологическая установка предопределила замысел лесковского романа? Возможных ответов два.

Первый: роман явился прямым продолжением и развитием охранительных взглядов, высказанных в статье о петербургских пожарах. Так думали весьма многие критики и читатели, увидевшие в книге схематизм композиционного построения, однозначность характеристик героев и т. п.

Второй: роман «Некуда» главным образом демонстрирует отход Лескова от полемической публицистичности, свидетельствует о глубоком потрясении, которое испытал писатель после единогласного осуждения приснопамятной газетной статьи.

О несоответствии авторского замысла «Некуда» расхожим критическим оценкам романа Лесков размышлял и писал на протяжении десятилетий. «В романе “Некуда” критики желают видеть тенденциозность ‹…› Этот роман представляет многие реальные события, имевшие место в некоторых московских и петербургских кружках. Я терпел самые тяжелые укоризны именно за то, что описал то, что было, и потом это же самое вменяют мне в “тенденциозность” ‹…›. Тенденция от французского tendence или от латинского tendere значит тянуть, стремиться, иметь склонность, направление. К чему же я тянул в “Некуда”? Об этом пора сказать ‹…› Я ни к чему не тянул. Я только или описывал виданное и слышанное, или развивал характеры, взятые из действительности. Я даже действовал вопреки той тенденции, которую мне приписывают»[313].

В известном письме к И. С. Аксакову от 9 декабря 1881 г. Лесков поясняет свою позицию еще более отчетливо: «“Некуда” частию есть исторический памфлет. Это его недостаток, но и его достоинство, – как о нем негде (т. е. где-то. – Д. Б.) писано: “Он сохранил на память потомству истинные картины нелепейшего движения, которые непременно бы ускользнули от историка, и историк непременно обратится к этому роману”. Так писал Щебальский в Р<усском> в<естнике>, и Страхов в том же роде. В “Некуда” есть пророчества – все целиком исполнившиеся. Какого еще оправдания? Вина моя вся в том, что описал слишком близко действительность да вывел на сцену Сальясихин кружок[314] “углекислых фей”»[315].

Итак, главное для Лескова середины 1860-х годов – не давать прямых оценок происходящему, быть летописцем современных событий, дабы сохранить «для историка» важнейшие детали прошлого. Разумеется, в семидесятые годы, в особенности после опубликования «Соборян» авторская установка на хроникальность (в «цикле о праведниках» – на своеобразную «житийность») становится гораздо более очевидной[316].