Рабы Парижа

У него вертелось на языке множество вопросов, которых он не смел задать графу.

Зачем де Мюсидан пришел?

Он явился как друг или как враг?

Что ему известно об отношениях Сабины и Андре?

Сам он решил прийти сюда или кто-то надоумил его?

Кто дал ему адрес?..

Граф ответил на поклон Андре и продолжал:

— Я большой любитель живописи…

«Возможно, — подумал художник. — Но главная ли это причина вашего визита в столь неподходящее время?»

— Один из моих друзей очень хвалил мне ваши картины…

«Хотелось бы знать имя вашего друга, господин граф».

— Поэтому я и решил прийти к вам, чтобы своими глазами увидеть…

«Что же вы хотите увидеть на самом деле?» — чуть не спросил художник.

Граф не закончил фразу. Он вспомнил, что еще не назвал себя.

— Извините, я забыл представиться. Маркиз де Беврон.

«Становится все интереснее. Господин де Мюсидан полагает, что я его не знаю, и хочет сохранить инкогнито. С какой целью?»

Художник еще раз поклонился.

— Меня зовут Андре. Очень приятно, что о моих скромных работах так хорошо отзываются ценители живописи. К несчастью, у меня сейчас нет ничего законченного, кроме нескольких эскизов. Хотите посмотреть?

— Конечно.

Де Мюсидан чувствовал себя очень неловко под проницательным взглядом Андре.

Однако граф уже приметил в дальнем углу зеленую занавеску.

Он стал расхаживать по комнате, делая вид, что рассматривает висящие на стенах эскизы.

Ноги его вдруг стали ватными, в висках стучало. Он с трудом сохранял ясность мыслей, которые быстро сменяли друг друга.

Негодяй Тантен, кажется, сказал правду. Похоже, что за занавеской действительно висит картина…

Что, если там и в самом деле портрет Сабины?

Будет ли это означать, что молодой человек — любовник мадемуазель де Мюсидан? Она ему позировала. Но ведь этого недостаточно, чтобы называться его любовницей…

Ну и что? Кто будет разбираться в таких тонкостях, если она провела много часов наедине с этим Андре…

Какой позор!

Впрочем, он ничуть не больше того позора, от которого несчастная девушка спасает родителей, принося себя в жертву шантажистам…

«Имею ли я право ее судить? — подумал граф. — Я был к ней равнодушен. Диана занималась не дочерью, а своими похождениями… Бедное дитя искало любви на стороне, потому что не получало ее дома… Надо признать, что выбор Сабины не так уж плох. Благородная осанка, мужестванная красота и умное, энергичное лицо молодого человека производят приятное впечатление. Если бы он еще происходил из знатного рода… Но лучше ли отдать девочку негодяю де Круазеноа, хоть он и маркиз? А изменить я ничего не могу… Зачем же я сюда пришел?»

Андре заметил, что господин де Мюсидан украдкой поглядывает на зеленую занавеску.

«Так вот оно что! Кто-то рассказал графу о портрете Сабины… За мной, видно, следят дольше и внимательнее, чем я полагал, — рассуждал художник. — Надо быть еще осторожнее. Появление графа — это привет от Генриха и его шайки. Если мы с ним сейчас поссоримся, то я им уже буду не опасен. А для нас с Сабиной все будет кончено… Тонко рассчитали, подлецы! Ну, господин граф, пора нам заключить союз против общих врагов… Только что делать с вашим инкогнито? Задали вы мне задачку, ваше сиятельство! Придется разговаривать с вами, как с посторонним… Что ж, в этом есть свои преимущества. Я скажу маркизу де Беврону все то, что никогда бы не осмелился выговорить в присутствии графа де Мюсидана».

Между тем гость закончил осмотр эскизов.

— Поздравляю вас, месье, — произнес он. — Я вижу, что мой друг был прав. Ваши работы превосходны. Очень жаль, что я не могу что-нибудь купить… Неужели у вас не найдется хоть одного законченного полотна?

— Нет, господин маркиз.

— А та картина в роскошной раме, которая виднеется за зеленой занавеской? — дрогнувшим голосом проговорил де Мюсидан.

Андре ждал этого вопроса, но все же покраснел, услышав его.

— Извините меня. Она окончена, но я не продаю ее и никому не показываю.

Теперь граф уже не сомневался в том, что Тантен его не обманул.

— Вероятно, это портрет? — спросил мнимый маркиз де Беврон.

— Да.

— Женский?

— Вы угадали.

Положение обоих собеседников было весьма двусмысленным.

Они смутились и отвернулись друг от друга, чтобы скрыть это.

Аристократ первым овладел собой.

— Вполне понятно, — сказал он. — Вы, наверное, влюблены.

Андре покраснел еще гуще.

— Все великие живописцы обессмертили красоту своих любовниц, — продолжал де Мюсидан.

Художник возмущенно сверкнул глазами.

— Вы ошибаетесь, господин маркиз!

— В чем же?

— Это — портрет самой добродетельной девушки на свете.

— Вы ее любите?

— Люблю. И разлюбить ее для меня так же невозможно, как остановить собственное сердце. Но мое уважение к ней еще сильнее, чем любовь. Она — моя любовница? Боже мой! Да я презирал бы себя, как последнего негодяя, если бы злоупотребил ее доверием и шепнул ей хоть одно слово, которого она не смогла бы передать своей матери!

Никогда в жизни де Мюсидан не слышал более приятных слов. Лицо и голос Андре доказывали, что он говорил правду. Графу хотелось обнять и расцеловать честного молодого человека, но на это никак не мог отважиться маркиз де Беврон.

Октавий уже проклинал свое инкогнито.