Рабыня

Оскар выпустил дочь из объятий, сжал ее руку и снова обнял, как будто боясь, что хорошо пригнанные, разрозненные кусочки, из которых состояла Лина, могут с грохотом упасть и рассыпаться.

– Все в порядке, папа. У нас все хорошо. – Она произнесла эти слова и поняла, что это правда. Было бы легко обвинить Оскара в том, что она одинока и во многом не уверена, но он тут ни при чем. И мать тоже. Лина не могла винить незнакомую женщину. Ее жизнь принадлежала ей самой, и жизнь эта могла быть хорошей, а могла пройти в пустых мечтах о большем, об ином.

Оскар обнял дочь в последний раз и молча вышел из комнаты. Лина осталась стоять у окна спальни. Она смотрела, как вспыхивают уличные фонари, как темнеет здание, а потом в них снова вспыхивают пятна света – это люди, быстрые и разноцветные, входят в комнаты. Она услышала, как хлопнула входная дверь – это Оскар вышел из дома. Она смотрела, как он идет на восток по Шестой улице, опустив голову и засунув руки в карманы, а потом сворачивает за угол к метро и исчезает.

Наконец Лина отвернулась от окна. Она посмотрела на дверь, потом на свою сумку, на смартфон. Стоит ли сейчас звонить матери? Готова ли она? Внезапно в Лине проснулась неугомонная энергия, и мысль о пробежке – просто пробежаться по парку, снова и снова огибая петлю, – показалась соблазнительной, но было слишком темно, и физическая усталость не смогла бы вытеснить эту странную неловкость, эту ошеломляющую новую реальность.

Оглянувшись на кровать, Лина снова увидела письмо Калеба, и ее пульс успокоился, а энергия нашла место для выхода. Ей нужно было закончить чтение, не только потому, что хотелось узнать конец этой истории, но и чтобы хоть ненадолго отвлечься от всего, что, несомненно, последует завтра, через неделю, через месяц. Грейс не умерла. Грейс не умерла. Каждый раз, повторяя слова отца, она испытывала маленькое, ужасное, чудесное потрясение. Но сейчас, одна в своей темнеющей детской спальне, Лина сосредоточила мысли на Доротее и Джозефине.