Рабыня

В дверь громко постучали, и Лина подняла голову. Она услышала скрип половиц, топот ног.

– Каролина, это я, – сказал Оскар.

Лина не ответила. Она знала, что рано или поздно они поговорят о ее переезде, о Натали, возможно, даже о Грейс, но не сейчас.

– Каролина, пожалуйста.

Но что-то в его голосе, какая-то решимость заставила Лину отложить в сторону страницу, которую она читала, снять с рук носки, встать, подойти к двери и открыть ее. Отец стоял в коридоре, держа в руках высокую стопку книг и бумаг; «Влюбленные женщины», – прочитала Лина на одном из корешков. Оскар выглянул из-за груды бумаг, и Лина отступила в сторону, пропуская его.

Оскар осторожно положил свою ношу на небольшой, ничем не заваленный участок пола.

– Я принес тебе кое-какие вещи. Вещи Грейс, – сказал он. – Нужно было отдать их тебе давным-давно, но я не хотел… тебя расстраивать. И себя. Тебе уже давно пора их получить.

Лина кивнула; все это время она стояла у двери и только теперь села на кровать, где лежали листки Калеба, разделенные на две аккуратные стопки: прочитанные и непрочитанные.

– Я должен тебе кое-что сказать, Каролина. – Лицо Оскара казалось отлитым из металла: темные складки и линии, сероватая бледность. Он был без очков, глаза покраснели и слезились.

– Папа, тебе надо чаще носить очки. Ты все время напрягаешь зрение.

Оскар улыбнулся.

– Заботливая моя, – сказал он. – Я рад, что ты еще здесь. Но все в порядке. Со мной все будет в порядке, ты же знаешь. А Натали – хорошая тетка. Она тебе понравится, если ты дашь ей хотя бы полшанса.

Лина пожала плечами, надеясь, что этот жест не покажется ему пренебрежительным: да, она будет терпеть Натали, она даст ей хотя бы полшанса.

– Послушай, Каролина, я не знаю, как это сделать. Я лгал так долго, что это почти кажется правдой, я уже сам начал верить, что это правда. – Голос Оскара был едва слышен. Его лицо утратило свою обычную веселость и вдруг стало лицом старика, усталого и испуганного. Лина выпрямилась, ее сердцебиение замедлилось, мышцы лица расслабились. Она кивнула отцу, чтобы тот продолжал.

– Твоя мать, Грейс, действительно была нездорова, Каролина. Она не хотела быть ни женой, ни матерью. Я не знаю, чего она хотела. Она любила тебя, очень любила, но все время переживала, что она плохая мать. Она ненавидела меня, ненавидела наш брак, а я был так поглощен своими делами, что даже не понимал, что с ней происходит. Или не хотел понимать. Я знаю, нужно было постараться. – Оскар замолчал, казалось, он борется с собой. Руки он засунул в карманы. – Каролина, твоя мать не умерла, – сказал он тихо, но отчетливо. – Грейс не умерла. Она ушла от нас.

– Что? – переспросила Лина, но Оскар не стал повторять. Он смотрел ей прямо в глаза. Она не двигалась и не хотела встречаться с ним взглядом, изучая вместо этого его колени: мешковатые, старые синие джинсы были порваны, и несколько бело-голубых нитей свисали с прорех. То, что отец сказал ей, было похоже на слова, только на непонятном языке. Можно только догадываться, что они значат. Лина таким образом отрешилась от их смысла. Она слушала звук слов и старалась не понимать их.

– Не верю, – сказала Лина, хотя, конечно же, верила. Оскар покачал головой и опустился рядом с ней на кровать. Он обнял ее за плечи, но Лина даже не повернулась к нему. Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками, все плотнее и плотнее вжимаясь в себя, так она делала в детстве, пытаясь уменьшиться. Чтобы посмотреть, сможет ли она заставить себя исчезнуть.

«Невыносимо расстаться с ней. Невыносимо оставаться здесь», – написала Грейс много лет назад.

Оскар продолжал, казалось, уже с меньшим страхом: ведь тайна была раскрыта, самые важные слова произнесены.

– Три года назад она прислала мне письмо, всего несколько строк, просто чтобы сообщить, что с ней все в порядке. Так и написала: «Все в порядке». Ты училась на юридическом, ты была в колледже, когда я получил письмо, и мне это показалось… нереальным. Удивительным и ужасным. Она сказала, что свяжется с тобой. Я ждал ее, каждый день думал, что услышу стук в дверь, и это будет она. Я не мог ответить, потому что она не дала адреса. Я не мог спросить ее, что происходит. После этого письма я все время думал о ней. Я начал вспоминать, какой она была до того, как уехала, до того, как ты родилась, вспоминать ее совсем юной и думать, почему она ушла, что я натворил, что произошло между нами. Тогда я и стал писать портреты Грейс. Это был мой ответ ей. И тебе тоже, Каролина. Вот почему я их написал.