Рад, почти счастлив…

Чай пили в комнате и разговорились легко. Иван рассказал про бабушку с дедушкой. Оказалось, когда-то Вера Сергеевна работала на фармацевтическом производстве, а потом ушла в аптечный киоск. Заговорили о болезнях и лекарствах. Подкованность Ивана в вопросах старости растрогала Веру Сергеевну, она провела его вдоль увешанных фотографиями стен и познакомила со своими покойниками. Всё это были хорошие люди. Папа – врач, мама – учитель немецкого.

Иван смотрел на Веру Сергеевну, как смотрят на русскую осень – с чувством родства и печали. В ней виделся ему пример нисходящего течения человеческой жизни вообще. «Всё шиворот-навыворот! – думал он с грустью. – Наверняка ведь Бог задумал, чтобы данный человеку урок вёл его – от страдания к радости, от одиночества к единству. А кто-то взял и перевернул. И по сей день, наверно, веселится над шуткой». В какое-то мгновение Ивану стало жаль, что он не родственник Костиной маме, и не имеет права утешать её и рассуждать об исправлении жизни.

В ответ на робкие расспросы Веры Сергеевны Иван рассказал ей о Фолькере, о том, как его жалко, потому что он добр и, вероятно, не перенесёт краха своей утопии. Рассказал о Жене. А о Маше рассказывать постеснялся.

Вера Сергеевна не знала ровным счетом ничего. Каждое слово о сыне было ей, как милостыня. Иван вглядывался и не мог понять – почему Костя изо всех сил отстраняется от такой тихой, не тиранической вовсе мамы? Неужели просто сбежал из печали в жизнь?

Ему очень хотелось спросить о Костином отце. Кто он, не от него ли унаследовал сын свой характер и дар? Но Иван сдержал себя, боясь нарваться на тайну.