Рад, почти счастлив…

За разговором он так слился со странным домом, где выросли два близких ему человека, что совершенно забыл время, забыл приличия и постепенно переложил из вазочки к себе в розетку всё варенье. Это было сказочное варенье из терновника, очень сладкое. Вероятно, оно и оказалось противоядием от грусти.

Костина мама, несказанно ободрённая этим его дурным поступком, полезла было в буфет за новой порцией, но смущённый Иван уже вставал из-за стола.

– Ну а всё-таки, как мне быть с Костей? – тихо спросила Вера Сергеевна, пока он одевался в прихожей. – Может, что-нибудь надо такое… – предпринять?

Иван задумался. Что он мог посоветовать ей? Сделайте так, чтобы жизнь вам полюбилась? Чтобы вы стали бодры и веселы? Это было бы хорошее издевательство.

– Перекрасьте кухню! – от всей души ляпнул он.

И Вера Сергеевна закивала согласно, как будто только об этом сама и думала.

От Костиной мамы Иван выходил весёлый, взбудораженный, вертел в пальцах ключи от машины и ясно видел – кризис отболел. Теперь, в ближайшее время, уже ничего плохого не случится ни с Костей, ни с ним, ни с дедушкой, ни с остальными, кто есть поблизости.

За рулём эйфория прошла, но осталось солнечное послевкусие, как в день, когда он праздновал дедушкино выздоровление и встретил на бульваре собаку.

Он свернул с шоссе и поехал длинной дорогой – успокоить чувства. На дороге этой дома городские и деревенские, склады, перелески и кладбища сменяли друг друга. Это была та черта, где волна Москвы находит на встречную волну природы и возникает мало приятная глазу, но трогающая сердце смесь.

В одной из таких деревень, нелепо приставленных к самой Москве, Иван остановился, из машины аккуратно вылез в лужу, и сразу же плюнул на аккуратность, потому что она не спасала – повсюду плыл талый бензин. Иван прошёлся вдоль снежных остатков, твёрдых, как известняк, вдоль заборов и старых домов – всё это было выкрашено одинаковой густо чёрной грязью. Поверх грязи блестело немного солнца. Это же солнце пекло ему в висок. Иван закрыл глаза – зазеленело, машины просвистывали, как шмели, он с удовольствием послушал их разнокалиберные «вжики».

«Как они здесь живут?» – думал он, глядя на чёрный садик.

А затем увидел, как из соседнего двора, толкнув калитку и перебравшись через ручьи, вышла женщина. Статная, без возраста, она прошла по обочине, зорко глянула в обе стороны и, встав одной ногой на дорогу, принялась голосовать. На локте у неё висела сумка. Под курткой колыхалась на ветру зелёная летняя юбка.

Если б Иван умел написать увиденное маслом – несчастный садик, солнечную, грязную даль, в которую глядит лицо женщины, то назвал бы картину: «Весна опаздывает в Москву».

С улыбкой он пошёл к машине, тихонько завёлся и, стараясь не брызгать, подполз к голосующей. Оказалось, ей надо было недалеко – в Химки.

И хотя при ближайшем рассмотрении дама не обнаружила никаких хоть сколько-нибудь весенних черт, Иван был доволен.

«Весну везу!» – смеялся он про себя, и, подбросив её до Химок, в прекрасном настроении погнал домой.