Ради общего блага (СИ)

Разве что… в Кингсвуд поступил новый интерн. Мистер Харли как-то сразу всем понравился. Внешне его красавчиком не назовешь, но его обаятельная улыбка способна растопить сердца самых суровых дам среднего возраста. Опытные хирурги его хвалили и уступали его просьбам о разрешении хотя бы присутствовать на сложных операциях. Медсестры охотно заговаривали с ним не только по работе. Ночная смена не возражала, чтобы его ставили в график с ними – а это уже знак того, что человека приняли как своего.

Но что меня больше всего удивило – мистер Харли совершенно по-другому относился к помощникам. Я ни разу не слышала, чтобы он отчитал кого-то из наших при всех. Даже когда в Кингсвуд снова приехала Фатима Л. и что-то перепутала, помогая новому подопечному, интерн Харли позвал ее в свободную палату, поговорил с ней, вместе с ней пришел к донору… и ни словом не обмолвился об инциденте кому-либо из коллег.

Никогда не забуду, с каким видом Фатима ходила после того разговора. Я увидела, она плакала в кладовой, закрыв лицо руками. Хрупкие плечи вздрагивали, вьющиеся непослушные коротко стриженные черные кудряшки растрепались еще больше.

- Что случилось, Фатима? – спросила я. – Что-то с Кевином? Или тебя кто-то обидел?

- Н-нет, - она снова всхлипнула. – Всё в порядке, просто… мистер Харли… он разговаривал со мной так… будто я человек! Ты понимаешь, Кэт? Я же не такой классный помощник, как ты и другие парни и девушки из Хейлшема…

- Ты очень стараешься, - успокоила я ее. – И ты не думай, что мы, хейлшемские, чем-то особенные или чем-то лучше. Знаешь, одна моя подруга… она сейчас уже перешла в доноры… до сих пор жалуется, что эта работа ее временами бесила.

Фатима зарыдала в голос.

- Я сама знаю, что как помощник я ноль! Стив нравился мне, а я не могла сделать для него ничего полезного. А в Норфолке у меня был донор, так он даже на первую выемку шел в состоянии «возбужден», ко второй ему стало хуже, и на второй он завершил, и все сказали, что это только моя вина! Кэт, ты никогда не сможешь себе представить, как я хочу продержаться в помощниках еще года два-три, и как я боюсь, что мне пришлют извещение.

- Но извещение не зависит от того, хороши мы или нет, - возразила я. – Я знала одного парня, растяпа и лентяй, каких мало, так он четырнадцать лет проработал. А были и замечательные помощники, которых быстро переводили в доноры.

Девушка глубоко вздохнула.

- Ох, Кэт, дело даже не в том. Представь себе, мистер Харли сказал мне, что не винит меня, что я не так уж серьезно ошиблась, и он согласен объяснять мне то, чему меня не учили в моем колледже. А еще… он спрашивал меня обо мне самой, просто так! С тобой такое бывало? Чтобы врачи просто о чем-то тебя спрашивали, не по работе. Ну там, нравилось ли тебе учиться, или были ли в твоем интернате занятия творчеством, или чем ты увлекаешься в свободное время…

Я покачала головой.

- Не помню такого. Просто люди снаружи спрашивали что-то такое, обыкновенное, пока не узнавали, что я помощник.

- Вот! – воскликнула Фатима. – Я как подумаю об этом, хочу плакать и плакать.

*

Успокоив ее, я еще долго не могла забыть наш разговор. Я и сама замечала, что мистер Харли относился к нашим… как к равным себе, по-другому и не скажешь. И написала Заганосу об этом случае: раз его интересовали любые новости, такой необычной он точно обрадуется.

========== Глава 19. Заганос З. ==========

Мы встретились, как в бурю в море

Разбитые суда,

Друг с другом не промолвив слова

(Слов не было тогда)…

(с) Оскар Уайльд, «Баллада Редингской тюрьмы»

Я приехал в Колчестер в полдень. Там у меня была донор, которая восстанавливалась после пятой выемки. Держалась она неплохо. Предполагали, что семь выемок она переживет. Но своими капризами Дорис иногда почти выводила меня из себя. Бывало, я слушал ее сплетни о незнакомых мне донорах и помощниках – ни для одного она не находила доброго слова – кивал, вставлял время от времени реплику-другую, а сам думал: «да скорей бы уже твоя седьмая выемка, когда ты меня уже освободишь!». Нехорошо, конечно, так думать о своих подопечных. Хотя лучше так, чем сопровождать на выемку кого-то, к кому привязался, и с каждой новой операцией понимать – еще немного, и вы больше никогда не увидитесь.

Если до недавних пор с Дорис удавалось как-то ладить, сейчас ее характер испортился вконец. Когда я помогал ей причесаться, она жаловалась, что я дергаю ее за волосы и делаю это нарочно. Одевая ее, мне приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы она меня не ущипнула, и не всегда мне это удавалось. Щипалась она больно, оставляя синяки.

Бедняга не так уж была виновата во всех гадостях, которые творила – сильно сказывался наркоз. Притом, еще после третьей выемки она оглохла на одно ухо, слушать музыку ей запретили, и единственной связанной с любимым хобби радостью у нее осталось читать журналы о поп-звездах, и их я должен был привозить в каждый свой визит в клинику. Иначе начинались слёзы, крики…