Ради усмирения страстей

– Вам придется меня убить – куда вы денетесь, – Берл оживился. – Как говорят у американцев на свадьбах. Пока смерть нас не разлучит.

Либман снял маску, протер глаза. Кивнул своим подельникам.

На этот раз, когда Берла свесили вниз, он почувствовал, что машина прибавила скорости, и кто-то вцепился мертвой хваткой ему в волосы. Тот, кто придерживал его ноги, действовал предельно аккуратно. Как мастер, шлифующий последнюю деталь, он поднес Берла к точильному камню – лицом к дороге. Всего лишь на миг. На одно касание. И соскоблил идеальный кружок – лоскутик кожи – с носа Берла.

Берл орал у нее под окном: ругался и грозил, уверял в любви – прежде он никакой любви не выказывал. Талдычил снова и снова: «За что меня бьют?» – можно подумать, сам не догадывается.

Гите тоже было о чем покричать. Если бы только можно было встать под окном каждого еврея в Ройял-Хиллз и заорать во все горло: ну почему для развода ей нужно какое-то оправдание или разрешение, вообще чья-то помощь?

Когда Берл ушел, Гита передвинула стул к столу, надела свитер и отправилась к мосту. Она шла по пешеходной дорожке, смотрела на реку справа, на поток машин слева. И, как и раньше, не могла решиться. Но думала не о том, жить или умереть Берлу, а – машины или река, колеса или вода – куда ей броситься?

Коротышка Либман вручил Гите яблоко и прислонился к картотеке.

– Уже заметно, – сказал он, поглядывая на ее живот.

Она глянула на него удивленно, поджала губы. Ей не понравилась такая фамильярность, а его попытки подольститься настораживали. Впервые с тех пор, как Берла начали бить, он пригласил ее встретиться.

– Каждый кошмарный сон когда-нибудь кончается, Гита. Берл наконец взялся за ум.

– Да ладно. Что, он пообещал развод, когда ему выкручивали руки? Так он приперся ко мне после этого – вел себя так же, как всегда. Слонялся под окном и орал так, что я чуть не оглохла. – Гита опустилась на кушетку, будто и впрямь потяжелела. Понюхала яблоко. – Когда он швырнет мне в лицо гет, Коротышка Либман, только тогда я пойму, что дело сделано.

– Мы нагнали на него страху, а он ни в какую. Мы выбросили его из машины полуживого, а он все за свое, мол, не отпустит тебя ни за что. Потом, три дня назад, явился ко мне, и вчера, и сегодня утром тоже. И с каждым разом все больше раскаивается, и с каждым разом все понятнее, что он сделает. Это мамзерчик его пробрал, – Либман указал на ее живот. – Ни тебя, ни себя ему нисколько не жаль, жаль только нерожденного младенца. Страдания отца, сказал он, не должны переходить на сына.

– Как это он вдруг образумился?

– Он ни разу еще не врал. Он, конечно, упрямый и туповатый, это да, и вечно порет чушь. Но он никогда не врал, даже для виду, что даст развод. Он тоже, как и ты, опасается подвоха. Говорит, ты должна с ним хоть раз встретиться и сказать прямо в лицо, что беременна от другого. От кого, он не спрашивает. Не просит послушать, как бьется сердечко, или почитать записку от врача. Он говорит, после всех унижений, через которые он прошел, когда узнал об этом, он даст тебе развод только при условии, что ты сама скажешь ему о ребенке.

У Лили согнулась иголка. Она отложила иглодержатель и стала искать замену, а сама все ворчала и все больше распалялась:

– Восемнадцать лет ты собиралась с духом и тут вдруг купилась на такую чушь. Нет, я иду с тобой, Гита. Придушу этого мерзавца собственными руками.

– Сват прав. Берл никогда не врал.

Лили отодвинула лупу в сторону и приблизила лицо вплотную к Гитиному, так что у той косые глаза сошлись у переносицы.

– Вы встречаетесь в отеле, отлично, замечательно. Но знаешь, что я тебе скажу? Берл предлагает тебе не развод, Гита, он предлагает алиби. Так почему бы не воспользоваться – когда он будет выходить, какой-нибудь бомбила вырулит на тротуар и переедет его? Ты первая закричишь, мол, вон что случилось, и ты – в вестибюле, и у тебя будет сотня свидетелей, а сбитый машиной Берл – на улице.

– Я понимаю, что происходит в его жалком умишке: слишком долго я прожила с ним. Берл просто устал. И намерен дать мне развод. Когда я начну жить снова, кто знает, что будет? Так что давай, Лили, займись корнями. Может, я еще найду свою любовь.

Конечно, обидно. Второе в жизни свидание в пятьдесят четыре года, и снова с Берлом. И снова в том же гостиничном вестибюле на Манхэттене. Сгниешь тут заживо, так и не дождавшись, когда перед тобой откроют дверь, подумала она.

Гита спустилась на три ступеньки и оказалась в узком, с высоким потолком, вестибюле, нашла банкетку и стул, не занятые никем из длинноногих, подбородок вперед, мужчин и женщин – таких стильных, уверенных в себе.

Не успела она усесться, как подошла официантка. Гита заказала crème de menthe[72], к которому не притронется. Ее плата за возможность здесь посидеть.