Радин

Пока ты был жив, я австрийца почти не замечала. Приходит мальчик с улыбкой куроса, запирается с тобой в студии, оттуда доносится смех, туда прислуга носит вино. Нашел себе игрушку, думала я, в прошлом году игрался с садовником, тут самшитовая аллея, здесь дорожки из речной гальки, а потом надоело – и забыл о нем.

В сентябре Кристиан сказал, что пишет о тебе книгу. Каждый день мы сидели в твоей студии, листали папки с набросками, и теперь прислуга носила вино для нас, теперь мы смеялись. В нем хранился отпечаток твоей руки, будто в мокрой глине.

Блеск белоснежной радужки, пшеничные волосы, мед и молоко, улыбка смущенного школьника – на какое-то время я попалась, примерзла, будто языком к дверной ручке.

Потом я увидела эту книгу и поняла, что ее надо уничтожить. От моей влюбленности не осталось и следа, оскорбленное доверие убило ее – так молния убивает пастуха в чистом поле. Мне было непросто улыбаться, лепить контур прежней легкости, прежней ласки, но ты ведь знаешь, я – хорошая притворщица. Зимой я придумала поездку в Коимбру, просто написала им, что привезу детям сладости.

Я уже знала, что сделаю: проведу с ним ночь в хорошей гостинице, а утром поставлю условие. Книга должна быть стерта, истреблена, обезврежена, иначе я заявлю, что Крамер преследовал меня, ворвался в мой номер и принудил меня силой. Может, придется поцарапать себе лицо или подкупить горничную, а может, и так обойдется.

От его репутации останутся одни лоскуты, книгу не опубликуют, и работу он в этой стране уже не найдет. А на свою репутацию мне наплевать, я здесь все равно не останусь.

В тот вечер я вернулась домой, припарковалась у ворот и долго сидела, не выключая мотора. Зима выдалась суровой, вдоль садовой стены похрустывали ледышки, а глицинии почернели от холода. Телефон показал один процент зарядки и тихо угас. Ключи от ворот остались у Кристиана, служанка уехала, а индеец обычно проводит вечер в городе, так что я удивилась, увидев его выходящим из служебной калитки. К тому времени я почти осушила фляжку и не стала его окликать.

Спускаясь по обледенелой лестнице, я сломала каблук. Это произошло на середине пути, некоторое время я сидела на ступеньке и била сапогом по чугунным перилам, пока не отвалился второй, а потом спустилась вниз. Сапоги сразу промокли, в левую пятку впился гвоздь, но я смотрела на огни Рибейры и шла, время от времени вынимая из сумки телефон, как будто он мог зарядиться от моей ярости.

Теперь я знаю, что в ту ночь Кристиан вернулся на виллу. Вероятно, ради свидания с моей прислугой. Ты пришел туда чуть позже, открыл дверь своим ключом и оказался первым, кто их застукал. Представляю, как ты сделал суровое лицо, а потом рассмеялся и предложил открыть шипучего. И если допустить невозможное – что ты рассердился, – то представить потасовку я все равно не могу.

Австриец любил тебя, его книга сочится обожанием. Другое дело, что смысл у нее убийственный, пасквильный и посрамляющий. Никогда себе не прощу, если этот текст доберется до публики. Служанка любила тебя не меньше, надо полагать. Она же твоя невольница, повариха твоих капризов. Тогда кто же тебя убил, Алехандро?

Молчишь? Сказать по правде, твоя вторая смерть уже не так важна для меня, как первая. Сегодня Ника прожила свой последний день, осталась твердая, как зерно, Доменика Понти. Нет, просто Доменика. Иди к чертям собачьим со своей фамилией.

Радин. Вторник

Гудение и бессмысленный звон фортепиано он услышал, еще поднимаясь по дорожке, усаженной кипарисами. Сплошь зудящие трезвучия, слагающиеся в пустотелую колбасу. Все бы отдал, чтобы послушать Малера или старый блюз в каком-нибудь клубе. Радин увидел служанку в саду, окликнул ее, она оставила срезанные цветы на дорожке, провела его в знакомую комнату и ушла.

Дверь в оранжерею была приоткрыта, свежевымытые стекла темно сияли на солнце, душно пахло сырой землей. На подоконнике стояло блюдо с сыром и графин с водой, где плавали огуречные ломтики. Подходящая декорация для финала, подумал Радин, взял ломтик сыра, снял со шпажки виноградину и положил в рот.

Мимо стены со стороны сада медленно прошел индеец, на плече у него был свернутый садовый шланг, на голове – белая войлочная шляпа. Дойдя до ворот, садовник размотал шланг и стал водить над газоном шипящей, сверкающей на солнце струей. В горле у Радина сразу пересохло, и теперь он был этому рад.

– Разве я назначала вам встречу? – Хозяйка дома открыла дверь и встала на пороге. На ней было просторное платье в красных брызгах, похожее на крылья бабочки аполлона.

– Знаете, о чем я думал, пока поднимался на холм? За гробом вашего мужа хмурой толпой шли воображаемые друзья. А за гробом аспиранта никто не шел, его тело окуталось илом, а глаза выели морские рачки.

– Вы снова пьяны?

– Один, два, три, а где же четвертый? Так начинал беседу Сократ, считая собеседников. А ваш четвертый на дне реки. Печально, что Крамер погиб, я успел к нему привязаться. Когда тело падает с такой высоты, звук, наверное, похож на затрещину?