Радин

Когда в январе мы приехали на юг, он долго приходил в себя, отсиживался в комнате. Потом ему пришлось прийти на занятия, и все его полюбили. В отеле говорили, что он справляется со слепотой, как истинный мачо, танцует как может и высоко держит голову. Он выдал себя только однажды: пришел кусочничать на кухню, увидел, что омар ползет со стола и вот-вот шлепнется на пол, и подхватил его. Повара как будто не заметили, но он страшно растерялся и сразу ушел.

Мы жили там как в картине, написанной до изобретения перспективы, до Брунеллески, в одной плоскости, будто вырезанные из бумаги, вместе с портретами рыцарей на стенах, запахом хлорки в гулких залах, где когда-то давали балы для местной знати, сланцевыми уступами, барсучьими норами в парке и медной прожилкой дороги, ровно проведенной в малахитовой глыбе леса.

Я провела с ним всю зиму, с января по апрель. Спала с ним, танцевала, обедала в зале с мавританским потолком, гладила его по лицу – на ощупь оно напоминает камышовый султан. Он никогда не покидал мой номер, пока я не проснусь, утром я смотрела в его глаза, узкие, своенравные глаза без ресниц.

Люди делятся на тех, кто может долго молчать, и тех, кто в затянувшейся паузе чувствует себя виноватым. Понти, вот тот умеет молчать. Когда я велела ему убираться, он заглянул мне в лицо – с любопытством, как будто хотел открыть и посмотреть, что внутри. Так один таможенник смотрел на гипсового Будду. Разбивать сувенир таможенник боялся, но чутье говорило ему, что Просветленный доверху набит кокаином.

Это был второй раз, когда он так посмотрел, – а первый был давно, еще в августе, в тот день, когда он рисовал мои ноги на мятых листках. Когда дверь за ним закрылась, я сказала, что никаких сеансов не будет, забудь, но Иван только рукой махнул: не хочешь – не надо. Такие, как он, добавил он потом, недолго помнят таких, как мы.

Какие – такие? спросила я, Иван любит, когда я переспрашиваю.

Ну, не знаю, протянул он, как они называются, кистеперые? У них есть жабры, чтобы жить под водой, есть легкие, чтобы выползать на сушу, и, кажется, даже ребра, как у животного. Короче говоря, либо у тебя талант, укрепленный жестокостью, будто драконовой кожей, либо ты живешь на бывшем складе для ундервудов!

Радин. Суббота

– Вы ведь раньше встречали моего мужа? – спросила Доменика, когда они поравнялись с таможней. – Вы мне об этом не рассказывали. И зачем вам снимать этот дом?

– Встречал, но в другом обличье. Он сказал, что его зовут Салданья. А дом я непременно сниму, он похож на дачу моей прабабушки.

Они выбрали самую неприметную остановку в индустриальной зоне порта, где вдоль берега громоздились ряды контейнеров, а причалы были заброшены еще в начале девяностых. На остановке не было ни козырька от дождя, ни скамейки, только каменная урна и столб с расписанием.

В этой стране не прощают низости, думал Радин, поглядывая на бледное лицо своей спутницы, поэтому она не плачет. А там, где я родился, низость часто сходит за лихость, а жены душегубов годами носят в тюрьмы полотняные мешки с сухарями. Радин велел женщине надеть капюшон, хотя дождь наконец кончился. Пока они шли сюда от мастерской, он лил не переставая и как-то наискосок, потому что ветер был с океана.

– Почему он согласился на завтрашний спектакль? – Доменика взяла его за рукав. – Ведь это унизительно. Разве нельзя было найти другой выход?

– Выхода не было, – сказал Радин, покосившись на ее руку. – Я могу с ходу назвать вам три причины, но, возможно, их было больше. У вас кровь, вы что, поранились?

– Просто ногти обломала. Назовите хотя бы три!

– Ему нужна была поддержка Варгас: без истории с амнезией, которую она бралась подтвердить, его возвращение могло стать жалким и бесславным. Его собственные картины пропали, и найти их до начала аукциона было практически невозможно. О том, что произошло на вилле зимой, знали два человека, и Варгас – наиболее опасный из двоих. Это третья причина, и, пожалуй, самая важная.

– Вы думаете, мой муж убил Кристиана?

– Я думаю, это был несчастный случай. Ему следовало вызвать полицию. Но он поступил так, как поступил. Может быть, он пожалел об этом потом, но было поздно.

– Может быть, и я пожалею, – хмуро сказала Доменика, отпустила его рукав и отошла.

Радин проводил глазами старенький автобус, набитый строительными рабочими, судя по табличке на лобовом стекле, автобус шел в Портелу. В ту же сторону проехало несколько грузовиков с гранитными плитами.

Понятно, почему он туда пришел, думал Радин, ежась от утреннего холода. До закрытия выставки оставалось два дня, ему нужно было место, где можно спокойно ночевать. Может, он надеялся встретить Гарая. Может, хотел напиться вдребезги.

Шоссе снова стало пустынным, Доменика нетерпеливо ходила по обочине, сунув руки в карманы плаща, косынку она потеряла, светлые волосы выбивались из-под капюшона.