Радин

Что ж ты бросил меня, Салданья, одного – возиться в золотой лузитанской глине. Радин шел пешком, перекладывая тяжелую сумку из одной руки в другую, держась подальше от реки, чтобы не наглотаться ледяного тумана. Ветер нагнал его со стороны речного устья, туман висел над набережной, молочный и вязкий, будто клейстер.

Тот, второй, сделал свое дело и прятался теперь в подреберье, но Радин не держал на него зла. Suum malum cuique, так говорил латинист в колледже, одни прикованы к галере, другие – к больничной койке, а я вот прикован к тому, второму, и, если верить каталонцу, однажды это прекратится само собой. Вы поймете это, когда к вам вернутся ваши потери, сказал доктор. Услышать бы сейчас холодные малеровские бубенцы и выйти к дому, когда сопрано запоет о небесных радостях, да только черта с два.

Свернув на пустынную авениду, Радин пошел по обочине. Почему в этой истории все норовят нанять его в качестве детектива, но ничего действительно важного не поручают? Попутчик попросил его зайти в галерею и произнести текст, который сам написал на бумажке от первого слова до последнего, одним словом, поддельное письмо Агамемнона. После чего пропал навсегда.

Варгас наняла его, чтобы искать ассистента, и заплатила вперед, только вот отчета читать не стала. Флешку с книгой смахнула в ящик стола, будто лавочник медную мелочь. Хотя в книге утверждается, что на стенах галереи висит совсем не то, что Понти хотел показать публике. Похоже, это ее не слишком волнует. Где находится австриец, ее тоже не волнует, это была имитация дела для имитации сыщика. Но зачем?

Теперь Гарай намерен нанять его как надежного человека. Зачем ему детектив без оружия, полицейского жетона или хотя бы навыков телохранителя? Затем, что он хочет нашептать в ямку про ослиные уши правителя. Значит, речь снова идет о словах. В этой истории слишком много слов – и ни слова правды.

По дороге в больницу Радин заехал на квартиру, нашел свои ключи на конторке, бросил сумку на кровать, побрился и переоделся. Наскоро заваривая кофе, он поймал себя на том, что чувствует себя человеком, вернувшимся домой. Скребя щеки затупившейся бритвой, он щурился от удовольствия. Надевая чужую рубашку, насвистывал.

Он был рад, что не сел в лиссабонский поезд. Рад, что ему расскажут подробности дела, рад, что любопытство в нем живо и вспыхивает, будто тополиный пух от спички, рад, что еще раз увидит Лизу.

Возле дверей больницы стояли полицейские машины. Двое парней в форме проверяли у входящих документы, третий говорил по рации, облокотившись на дверцу. Радин обогнул здание и нашел служебный вход, возле которого курила медсестра в сабо на босу ногу.

– Что-то случилось? – спросил Радин, доставая пачку «Português». – Вы тут простудитесь на сквозняке.

– Утром пациент умер на третьем этаже. Дежурный врач заподозрил неладное и вызвал полицию. Теперь у нас лифт не работает!

На лифте висела желтая лента, но служебная лестница еще не была огорожена. Навстречу Радину спускался медбрат в бахилах, в руках у него был пакет с бутербродами, стремительно подмокающий маслом. Жизнь продолжается, подумал Радин, поднимаясь на третий этаж, но пациенты, наверное, чувствуют смерть. Тревожатся, перестукиваются через стенки, как в равелине.

Сейчас поговорим с Гараем, а завтра – с двумя женщинами, словно выпавшими из французского романа времен Второй империи. Я снова в деле и мне весело, хотя на самом деле нет никакого самого дела. Правду сказал каталонец: мы то, чем мы притворяемся! Радин бежал, перепрыгивая через две ступени, пока не уткнулся в дверь знакомой палаты, пока не толкнул ее, незапертую, пока не увидел клеенку на кровати, каталку, похожую на лодку с двумя мачтами, постельное белье, сваленное на полу, открытое настежь окно и тонкий матрасик на подоконнике.

Лиза

Сегодня на репетиции да Сильва велел всем прочесть роман про братьев Земганно, особенно то место, где говорится о машине бури, принадлежавшей цирковой артистке. На следующем занятии покажете мне эту машину и бетховенскую сонату номер 17, сказал мастер, вечером я нашла книгу в сети, прочла только ту страницу, где про бурю, потом взяла наушники и пошла на крышу. Пол там цементный, сбивающий пятки в кровь, зато вместо зеркал вокруг тебя слои теплого вечернего воздуха, и кажется, что сумерки сгущаются прямо на лице.

Когда Иван жил со мной, мы ходили на крышу завтракать, поднимались по винтовой лестнице, он нес диванные подушки, а я – корзинку с булками и кофейником; красные крыши сияли под солнцем, а река лежала вдалеке ртутной дрожащей полосой, кто бы мне сказал тогда, что я возненавижу утро и больше никогда не поднимусь на крышу до полудня.

У франков было такое слово «hlot», что означает «жребий», так вот это слово сидит у него в груди вместо сердца. Я не сержусь из-за конверта, моя мечта об академии давно поблекла, тем более что возраст уже на самом краю. Но он оставил меня одну, зная, что одна я жить не умею.