Радио «Морок»

— Вот что им от нас надо, а? — с досадой повернулась я к сестре, но Леся только удивленно подняла брови.

— Кому?

— Да вот кричали...

— Инка, у тебя голоса в голове завелись. Вытащи наушники!

Значит, действительно показалось. Лесю же волновало другое:

— А вдруг нас машина собьет в этом тумане?

Я только глаза закатила:

— Какая еще машина? Ты видела здесь хоть одну, кроме дяденькиной? И край дороги видишь? Даже если в деревню проберутся те лихачи, мы наверняка заранее услышим шум двигателя. Если это такие же «копейки», то только глухой не услышит. Зато обязательно унюхает!

Леся неопределенно пожала плечами и продолжала настороженно вертеть головой, выискивая опасность. Теперь она наверняка боялась еще и тех полоумных автогонщиков, зря я сказала про них. Только они сюда не приедут.

Кстати, вот что мне показалось странным!

— Заметила, что никого прохожих нет? Даже до тумана. Даже этот дядя Митяй в свой собственный двор не выходит, из окна с нами разговаривал. Изосимиха эта его вообще нас избегает. И на участках не то тетеньки, не то наряжухи.

— Никаких тетенек я не видела.

— А староватых бабушек? — не смогла удержаться я.

— И их не видела, — не поддалась Леся.

— Куда все подевались, эти местные? Ну кроме той бабки полоумной. И то она у себя торчит, дальше забора не идет. Но я бы и не хотела, чтобы она тут шастала.

— Ну, может, они все работают, — разумно предположила Леся, обеспокоенно оглянувшись при упоминании бабки.

За нашей спиной плотная стена тумана значительно продвинулась по дороге.

— Где работают?

— Ну в полях.

— В каких еще полях?

— Что ты ругаешься? Мы просто не видим ничего из-за тумана. Нас, может, тоже не видно. Вот местные думают: куда подевались?

Словно в ответ на Лесины умозаключения из тумана, уже совсем скрывшего участки с одной стороны дороги (как определить: левой или правой?), послышались шмыганье и влажный надсадный кашель.

Мы с Лесей инстинктивно отпрыгнули в сторону, как нам казалось, обочины, готовые бежать подальше от того, кто там больной прячется в молочной белизне. Вовсе нам такие местные не нужны. И совершенно неожиданно абсолютно с противоположной звуку стороны буквально на расстоянии вытянутой руки прошел мимо нас старый неопрятный дед с длинной растрепанной бородой, в каких-то нищенских лохмотьях. Так близко, что мы смогли разглядеть измазанные в соплях усы и почувствовать отвратительную вонь давно немытого тела.

Леську чуть не вывернуло.

Не обращая на нас никакого внимания, отвратительный дед нырнул в туман и будто исчез.

— Вот тебе и местные, — передернуло меня.

— Лучше бы мы дома с мамой сидели. Я тебе говорила! Как думаешь, он успел нас заразить? — жалобно прошептала мнительная Леся.

— Да с чего ты взяла? Бред! — отрезала я как можно грубее, чтобы скрыть свою неуверенность. Мне самой немедленно захотелось умыться антисептиком и срочно переодеться в чистую одежду.

Неясный силуэт, который до этого стоял совершенно недвижимо, из-за чего я приняла его за столб, внезапно дернулся и двинулся в нашу сторону. На человека он совсем не был похож и, к счастью, звуков не издавал.

— Ой, только бы не лошадь! — Леся тоже его заметила.

— При чем здесь лошадь? — удивилась я. — А-а-а, туман, ежик...

— Да какой еще ежик?! Ты что, не помнишь? Не помнишь ту историю, как лошадь съела девочку? Кто нам ее рассказывал... Не помню... Там лошадь взбесилась и съела ребенка!

— Леся, замолчи!

Я отлично помнила, кто рассказывал. Потому что это была я. Посмотрела в каком-то фильме мельком и на всю жизнь впечатлилась.

Маленькая девочка в одной ночной рубашонке пришла тайком пожелать спокойной ночи своей любимой лошади. Та что-то неважно себя чувствовала и лежала в стойле, уткнувшись мордой в солому. Девочка часто подкармливала лошадь сахаром и морковкой, и та благодарно и осторожно, одними губами, брала еду из детских рук. Девочка совершенно ее не боялась, такую огромную, сильную, с бархатными ушами, в которые можно было при желании даже забраться какому-нибудь малышу. Вообще-то родители запрещали дочке бегать по двору в такую поздноту, и обычно девочка их слушалась. Но тут беспокойство за любимицу пересилило все запреты.

Девочка пробралась в стойло, села на пол, привалившись к лошадиной морде, и обняла ее обеими ручонками. Шептала ласковые слова в неподвижное лошадиное ухо. Гладила нос.

Но чем ласковее становилась девочка, тем сильнее наливались темной злостью лошадиные глаза. И губы стали растягиваться, так что получался оскал. И с шумом вырывался горячий воздух из раздувшихся гневно ноздрей.

Слишком поздно девочка почувствовала неладное. Посмотрела в огромный лошадиный глаз прямо на уровне своего лица, попыталась вскочить. Но одно движение оскаленной морды — и девочка опрокинулась на спину, ударилась больно об пол, расцарапав локти.