Радио Судьбы

Потом Ластычев оттолкнулся от дна и прыгнул в лодку животом. Утлая посудина закачалась, угрожая тут же зачерпнуть воды низкими бортами, но, к счастью, комбат был не таким тяжелым. Отдуваясь, он перевернулся на спину, подтянул колени к животу и уселся на низкую скамеечку посередине.

— Это называется банка. Не вздумай сказать «лавка» — флотские засмеют. Понял? Ваня кивнул.

— Банка, — повторил он. Комбат налег на весла.

— Теперь главное — выгрести на середину, чтобы нас подхватило течением. А дальше останется только не потерять его. Через часок, думаю, будем в Тарусе. Ты бывал в Тарусе?

— Нет.

— Зря… Роскошные места. Ну, скоро сам увидишь. Так, слушай мою команду.

В этой игре были свои правила. Ваня вытянулся и поднес руку к голове. Это называлось «отдать честь», хотя и не до конца было понятно, кому следовало ее отдавать и зачем, и вообще, что это такое. Ведь на самом-то деле он ничего не отдавал.

— К пустой голове руку не прикладывают, — погрозил ему комбат. — Но тебе можно — она ведь у тебя не пустая. Правда, ефрейтор?

Ваня кивнул и повторил еще раз, опустил и снова поднял руку.

— Назначаю тебя самым главным трюмным машинистом. Это значит, будешь откачивать воду, понял?

— Да. А как?

— Ну как? Зачерпывать ладошками и выбрасывать ее обратно в реку. Ничего другого мне на ум не приходит. Может, ты что-нибудь предложишь?

Ваня задумался. Ему очень хотелось чем-нибудь удивить комбата, но, как он ни старался, не смог придумать ничего лучше.

— Буду ладошками, — серьезно сказал он, сложил руки ковшиком и продемонстрировал свою полную готовность.

— Ты далеко пойдешь, парень, — без тени улыбки сказал комбат, но… казалось, улыбка была в самих его словах. Как бы то ни было, он не смеялся над Ваней — просто подшучивал, и мальчик чувствовал эту разницу. Он, как никто другой, знал ее очень хорошо.

Комбат хоть и играл с ним, но совершенно не походил на ребят из их московского двора. Ваня знал, что эта игра — добрая и он принят в нее на равных… И, наверное, закончится она хорошо.

Ластычев уверенно греб на середину реки. Ветхая застиранная рубашка затрещала, и левый рукав повис на нитках. Ваня засмеялся, показывая пальцем на рукав, и комбат пожал плечами.

— Обмундирование маленько подводит: то ремень, то рубашка. Этак, глядишь, выйду из окружения в одних трусах. Но это не главное, парень. Это — мелочи, которым не следует придавать значения.

Ваня и не придавал, это было просто смешно, вот и все.

Ока, с виду такая спокойная и медлительная, подхватила и быстро понесла лодку вперед. Ластычев ловко орудовал веслами, бормоча под нос не очень понятные слова:

— Правым греби, левым — табань… — И они не теряли течения, продолжали скользить все дальше и дальше в сторону Тарусы.

Ваня не знал, сколько они так проплыли. Берега давно уже стали незнакомыми. Николай неподвижно лежал на дне лодки, не делая никаких попыток проснуться. Время от времени он принимался громко сопеть, и тогда Ластычев поднимал весла и прислушивался. Но Николай снова замолкал, и комбат опять брался за весла.

Под ногами у Вани плескалась коричневатая вода, в которой плавали размякшие окурки, рыбьи внутренности и чешуя. Он складывал круглые ладошки и выбрасывал все это за борт, от усердия проливая половину на себя. Он чувствовал, что пропах этим запахом — гнили и чешуи. Наверное, мама или папа давно бы уже сказали: «Прекрати пачкаться!», но старик в защитной рубашке только хвалил его и одобрительно подми гивал. Все-таки их игра была серьезной, гораздо серьезнее, чем грязные штаны.

Внезапно Ваня почувствовал какое-то прикосновение. Казалось, что-то холодное и скользкое, как пальцы утопленника, ощупывало его с ног до головы. Сначала эти прикосновения были легкими, почти ласкающими, затем они стали более сильными, почти навязчивыми, назойливыми. В ушах послышался тихий мерный гул, как это бывает, когда стоишь рядом с работающим трансформатором. Ладони, сложенные ковшиком, разжались сами собой, и очередная порция воды выплеснулась обратно в лодку. Руки и ноги отказывались подчиняться, по телу пошла мелкая дрожь.

Он повернулся налево, в сторону берега, и застыл.

— Эй, ефрейтор! Парень! Ваня!! — Ластычев пробовал его окликнуть, но мальчик не отзывался.

Он сидел, уставившись в невидимую точку на берегу. Комбат проследил направление его взгляда и не увидел ничего, заслуживающего внимания. Но состояние мальчика его пугало.

Ваня сидел неподвижно, с остекленевшими глазами, две блестящие дорожки слюны начинались от уголков рта и стекали на подбородок.

Комбат налег на весла, поворачивая лодку к берегу, набежавшая волна ударила в борт, и лодка покачнулась.

Ваня даже не пытался сохранить равновесие, он покачнулся вместе с лодкой, и на какое-то мгновение комбату показалось, что сейчас мальчик упадет в воду, и тогда…

«Интересно, умеет ли он плавать?» — подумал Ластычев и решил, что следует исходить из противного. Да даже если бы и умел, это ничего не меняло — в своем теперешнем состоянии Ваня не смог бы пошевелить и рукой. Комбат ухватил весла покрепче и налег изо всех сил.