Радио Судьбы

— Вот теперь, пожалуй… Теперь все так, как должно быть. Да? — Он прижал обрез дула ко лбу. — Теперь прла-а-а-вно… потяни за курок.

Соловьев зажмурился:

— Нет, я…

— Не закрывай глаза. Именно так решаются вопросы, заданные в категоричной форме. Ты видел — там, в деревне у меня это получается. Теперь я хочу посмотреть, получится ли у тебя?

— Я не хочу, — быстро произнес Соловьев. Он почувствовал, как мышцы сводит судорогой, но боялся пошевелиться — одно неосторожное движение, и… — Ну зачем… Зачем вы это делаете? — Он заплакал, но по-прежнему боялся пошевелиться.

— Если первый раз выйдет осечка, не смущайся. Ты же помнишь, там всего один патрон, — продолжал наставлять его Ме зенцев, и его голос звучал так спокойно, будто он выполнял свое обещание — учил парня курить. — Не все получается с первого раза. К этому надо быть готовым. Я хочу узнать, готов ли ты?

Соловьев покачнулся. Его ноги приобрели мягкую гибкость — словно кто-то вытащил из них кости и суставы. Перед глазами все задрожало и поплыло. Руки похолодели и превратились в два куска льда, казалось, если он и дальше будет сжимать пальцы, они просто расколются. Треснут и упадут на асфальт.

Соловьев отпустил руки, но Мезенцев не дал ружью упасть. Он быстро поймал его и перехватил.

— Теперь смотри, как это делаю я.

Сил больше не осталось — Соловьев упал, скорчился на земле, забился, будто в конвульсиях.

Кроссовка Мезенцева, испачканная в крови неизвестного («это не имеет значения, ведь он уже мертв?» — тупо подумалось Соловьеву) тракториста уперлась в его грудь, а черные дырки стволов — в лицо.

Журналист бился, извиваясь, он всеми силами пытался вырваться, но кроссовка крепко прижимала его к асфальту.

— Смотри! — Раздался щелчок.

И затем наступила долгая пауза, в течение которой Соловьев мучительно соображал, последует ли за ним выстрел или нет…

Выстрела не было.

Мезенцев резко убрал ружье, прислонил его к колесу, потом нагнулся, ухватил Соловьева за воротник и рывком поставил на ноги.

— Ты все же обдулся, парень… — В его голосе звучало злорадство. Он усмехнулся. — Так что ты сказал про вертолет?

Он говорил так спокойно, будто они сидели за столиком в кафе и мирно беседовали о всякой ерунде.

Но для Соловьева это было уже слишком. Лицо Мезенцева, качавшееся у него перед глазами, двоилось и троилось. Оно все время куда-то уплывало, но каждый раз возвращалось вновь.

— Ты говоришь, он упал?

Легкий кивок — это все, на что Соловьев был сейчас спо собен. Один легкий кивок, вздумай он кивнуть чуть сильнее, наверное, откусил бы себе язык.

— Ну разве это не замечательно? — Соловьеву показалось, что Мезенцев даже облизнулся, словно отведал чего-то необыкновенно вкусного. — Мы могли разбиться в вертолете — и не разбились. Нас мог раздавить трактор, как двух лягушек, выбравшихся ночью на шоссе, — и не раздавил. Мы могли бы, — он погрозил Соловьеву пальцем, — о-о-о, мы могли бы выпустить друг другу мозги! Представляешь? И — не выпустили. И ты будешь говорить, что во всем ЭТОМ нет никакого смысла? Ты просто его не видишь, но он есть. Есть?

Он сильно встряхнул Соловьева, тот ударился поясницей о ступеньку, ведущую наверх, в кабину.

— Есть?

— Да, — сказал Соловьев, отчасти потому, что не хотел связываться с сумасшедшим, отчасти… Потому что в этом действительно был какой-то смысл. Может, и безумный…

— Ты его не видишь, но чувствуешь, правда?

— Да.

— А что тебе еще надо? Какие еще вопросы тебя интересуют? Когда все это закончится? Или — чем все это закончится? Дай-ка я" попробую угадать! Тебя больше всего волнует, чем все это закончится именно для тебя? Верно?

Соловьев кивнул.

— Полезай в кабину.

Сначала он думал, что у него ничего не получится. Ноги оскальзывались на ступеньках, и руки никак не могли ухватиться за поручни. Но дружеская поддержка — в виде чего-то металлического, упиравшегося прямо в его задницу, Соловьев не оглядывался, но готов был поспорить на что угодно, что он знает, что это такое, — помогла ему преодолеть три ступеньки меньше чем за секунду. Он обессилено рухнул на сиденье.

— Все закончится неплохо, парень. Если ты не будешь забывать одну вещь — в этом ружье остался еще один патрон. Скажу тебе откровенно — я приберегаю его для другого… Но если ты не избавишься от своей вредной привычки — ставить вопросы в категоричной форме… Ты меня понял, правда?

Похоже, слова уже не значили ничего. Здесь уже слишком многое не значило ничего. Соловьев просто кивнул.

— Тогда — поехали дальше. Нам надо кое-кого догнать. В этом есть смысл?

Он продолжал кивать, как заведенный. Но от него и не требовалось никакого другого ответа.

Мезенцев потянулся к флажку зажигания.

«Наверное, есть. Но провалиться мне на этом месте, если я вижу, в чем он заключается!»

Двигатель заработал, Мезенцев двинул рычаг переключения скоростей, и трактор рванулся вперед.

* * *

Двенадцать часов двадцать минут. Берег Оки в окрестностях деревни Бронцы.