Радио Судьбы

Ее щеки пылали, заалевшие ушки пробивались сквозь прядки прямых ровных волос, она прикрыла глаза, словно все то, что он говорил… орал… звучало как самая лучшая музыка, торжественная кода Девятой симфонии Бетховена, и это слово, уже готовое сорваться с его губ, несло в себе неверную ноту, всего одну, но способную полностью разрушить очарование… погубить все… как это обычно бывает, потому что ожидание этого слова, его мысленное звучание… невыразимо прекраснее, чем то же самое слово, но сказанное вслух… пусть даже тысячу раз…

Все это он понял в один миг и вовремя осекся.

Она так и стояла, и из-под «опущенных век катились по щекам счастливые слезы, делавшие ее лицо прекрасным… (По крайней мере, так казалось Джорджу.) Стояла и тянула его за рукав, как ребенок, выпрашивающий у добродушного, но изо всех сил старающегося показаться строгим отца — лишнюю порцию мороженого.

— Почему? — повторяла она, глотая слезы.

— НЕ МОГ!! — орал он в ответ, и, похоже, это было именно то, что им было нужно в тот момент.

Кто-то… Она… Или он… А скорее всего — никто, просто расстояние между ними вдруг сжалось, будто вследствие неожиданного искривления пространства, и они бросились друг к другу, переплелись, как шнурки в ботинке, и чем дальше тем больше, и переплетались все сильнее и сильнее, тщетно пытаясь завязаться в крепкий узелок.

Их губы лихорадочно искали друг друга, он ощущал вкус пива на ее лице, а она чувствовала сухую соленую корку, дерущую, как наждак, с медным привкусом, его руки путались в ее волосах, больно дергая и застревая в слипшихся прядях, а она сжимала его сломанные ребра, заставляя его кряхтеть и морщиться, но теперь ничто не имело значения.

Он вдруг вспомнил мысль, возникшую у него на краю ужаса — про оружие и насилие, и про то, что они неотделимы… Эта мысль оборвалась тогда, потому что ей негде было продолжиться, не в чем — его мозги были до отказа заполнены черной булькающей жижей страха, но теперь КТО-ТО включил свет, и вторая половина мысли осветилась ярко, как тело, лежащее на операционном столе.

Два слова. Всего два слова, которые он (да и не только он— все) всегда знал, но почему-то не думал, что это — одно и то же. Два затасканных слова, которые неловко произносить, потому что звук вынимает из них смысл, их нельзя писать, потому что тогда они превращаются в набор чернильных закорючек, их можно только чувствовать… И ждать. Всегда. До самого конца. ЛЮБОВЬ. И ЖИЗНЬ.

И, если ты их произносишь редко… А лучше — вообще не произносишь, потихоньку шепчешь в своем сердце, тогда ты начинаешь понимать, что это — одно и то же.

Они это понимали. Но очень боялись сказать вслух, потому что шальной ветер рассеял бы все, как дым, оставив только пустоту.

И еще они боялись того, что, наверное, уже поздно. Хотя…

— Не здесь, — прошептала Рита. — Ты… чувствуешь это? Да? Это ведь… не здесь, правда?

Он с трудом заставил себя оторваться от нее.

— Да… — Он чувствовал это. Все должно было случиться не здесь и не так.

Если вообще ДОЛЖНО было случиться.

Пантомима повторилась, будто КТО-ТО открутил пленку назад. Он поставил ногу на кик, а она — схватилась за рюкзак, готовая вновь заняться поисками расчески.

Джордж пнул кик, и двигатель заработал — ровно и уверенно. «Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре…»

Он перенес ногу через седло, верные пятикарманные ливайсы показались неожиданно тесными в паху… Впрочем, это нисколько не походило на то, что было с ним в лесу. Это вроде как ехать на байке, но не на заднем сиденье, а за рулем. Вроде бы очень похоже, и скорость одна, но… Все было по-другому.

— Садись! — Он должен был что-то сказать, выпустить пар в свисток.

Рита села (еще до того, как он успел это произнести) и вцепилась в толстовку. Но на этот раз она держалась аккуратно, даже нежно, будто сидела за рулем СВОЕЙ машины, а не взятой напрокат.

На мгновение им показалось, что порыв ветра донес далекий рокот дизеля. Они переглянулись, но звук не повторился.

— Меня зовут Рита, — кокетливо сказала она. Он обрадовано зажмурился и кивнул.

— Мой позывной — «Джордж»!

— Поехали!

— Стартуем!

Грубое зубастое колесо разметало придорожный гравий, байк вильнул и стал набирать скорость. Кузнечики в сухой траве пытались повторить размер вальса. Они старались изо всех сил: то ли копировали, то ли — посмеивались…

«Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре…»

Налетевший порыв ветра — новый, уже более сильный — снова донес мерный стук дизеля, работающего на предельных оборотах.

Кузнечики на мгновение смолкли, дожидаясь тишины… И снова принялись за свое. «Раз, два, три, четыре…»

* * *

Двенадцать часов двадцать минут. Шоссе Таруса — Калуга.

Мезенцев сидел, вцепившись в огромную баранку. Трактор бросало из стороны в сторону, и он подумал, что это изматывающее занятие — вести тяжелый «Т-150» по шоссе на предельной скорости.

Лобовое стекло было покрыто тонкой пленкой засохшей крови, от этого дорога виделась ему в коричневатых тонах.