Радио Судьбы

В какой-то момент ей показалось, что лучше уже не будет (Когда? Как? Ведь у нее не было зеркала, женщина без зеркала может причесываться бесконечно, впрочем, зеркало все только усложняет), и она кинула расческу обратно в рюкзак. Решительно тряхнула головой, встала и подошла к байку.

Джордж цедил бензин в карбюратор, тихо бормоча не очень ей понятные вещи:

— Конечно, с двухтактным проще… Клапана регулировать не надо… А если еще и цилиндр один, то и с зажиганием — никаких проблем… Но двухтактный тарахтит, как жестянка у кошки на хвосте, а «Урал» все-таки… «Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре…» Как вальс, понимаешь? Это…

Он говорил тяжело, словно не успел отдышаться от быстрого бега, все время говорил, будто боялся остановиться, и посматривал на бензобак, карбюратор и кикстартер — казалось, только для того, чтобы не видеть, что Рита стоит рядом.

Джордж поставил босую ногу на кик, будто репетируя, покрутил ручку газа… Он отвел глаза и напряг бедро, чтобы пнуть блестящий рычаг… В этот момент ее рука вцепилась в рукав толстовки. Он замер.

Ему пришлось поднять голову и посмотреть на нее. Пришлось, словно он это делал через силу.

— Ты ведь мог оставить меня там, на… травке? — сказала Рита.

Казалось, мышцы ее шеи свела внезапная судорога, и оттого она не могла поднять голову — смотрела куда-то в плечо Джорджу.

— Мог ведь, да?

Джордж снял ногу с кика, осторожно, будто боялся, что байк от этого упадет. Поставил босую ногу на горячий асфальт, дернул пяткой и затем наступил на левый сапог.

Он понял, что напрасно вылил все пиво на эту («детку, малышку, крашеную дурочку…»)… на Риту. В горле пересохло, он сглотнул, ощутив, как кадык взлетел куда-то к подбородку…

— Не мог… — даже не сказал, а выдохнул он.

— Почему? — спросила Рита.

Она чувствовала, что ей не хватает слов. И вместе с тем — поняла, что чем меньше их, тем лучше. Она могла бы закричать: «Ты не бросил меня, ты схватил и почти насильно усадил на свой байк прямо перед носом… Зачем? Что заставило тебя так рисковать — ведь ты бы мог уже мчаться по шоссе, и я знаю, что многие поступили бы именно так… Почти все, наверное… Но ты… Ты что-то почувствовал, да? Что-то в тебе оказалось сильнее страха? И это что-то пришло неожиданно, совершенно ниоткуда, в один момент, в один миг, и вдруг оказалось сильнее?»

Она могла бы даже вместо «что-то» вставить другое слово, но тогда бы оно звучало глупо. Неестественно. Оно бы растворилось в мешанине других слов. И все бы растаяло, исчезло… ПОТЕРЯЛОСЬ. И, чтобы не потерять это нечто, эту искру смысла, похоже, единственную искру смысла на этом шоссе и еще на много километров — в ту и в другую сторону, — она просто спросила: «Почему?», в глубине души надеясь, что он скажет в ответ именно то, что она так ХОЧЕТ услышать. Даже после всего, что с ними уже произошло, произошло ДО ТОГО, как…

Но… было ли это реальным? Была ли эта безобразная, омерзительная сцена в лесу, или ей только показалось?

Она машинально провела языком по разбитой губе и поняла… что была. Да, была, но ведь она… уже была… и теперь ее нет. И смысл был только в том, что он ее не бросил, и в том, что поливал ее пивом, и в том, что поцеловал ее палец… И — еще в том, чтобы он сделал это еще раз. И еще… И еще…

Потому что если и есть спасение, то только в этом, и больше ни в чем…

— Почему? — хрипло спросила она.

— Я… не знаю… — Джордж напоминал испуганного школьника, которого спрашивает грозный учитель: «Почему ты разбил стекло в кабинете географии?»

Она дернула за толстовку, словно не удовлетворенная его ответом, так сильно, что он покачнулся.

— Почему?

— Я не знаю… — Казалось, еще немного, и Джордж снова заплачет, уткнувшись в ее колени, и будет просить прощения за то, что…

За что? За то, что он сделал? Сделал ТОГДА или ПОТОМ? Или — за то, что только хотел сделать?

Голова у нее шла кругом. Она чувствовала словно бы какую-то розетку в мозгах, а он тыкал вилкой наобум и никак не мог попасть.

Вот оно, все есть. Все здесь, все рядом. Есть розетка, и она готова, есть вилка, и от нее тянется шнур. Только попади, и вспыхнет лампочка! Или — заработает кофемолка… Или… Или произойдет что угодно, но это все равно лучше, чем если не произойдет НИЧЕГО!

— Почему?! — Она сорвалась на крик, толстовка слезла с его плеча, обнажая татуировку — замысловатый кельтский узор, обвивавший руку, всю в багровых отметинах синяков и ссадин.

— Не мог!! — внезапно, словно проснувшись, заорал он. — ПОТОМУ ЧТО ТЫ ДУРА, БЛАЖЕННАЯ! КРАШЕНАЯ МАЛЕНЬКАЯ ИДИОТКА, КОТОРАЯ НЕ НУЖНА НИКОМУ! ПОТОМУ ЧТО ТЫ — МАЛЕНЬКАЯ НОСАТАЯ СУЧКА С ОТВИСШЕЙ ГУБОЙ! ПОТОМУ ЧТО Я ТЕБЯ… — Он на мгновение осекся, заметив, как болезненно изменилось ее лицо.