Radiohead. Present Tense. История группы в хрониках культовых медиа

Весь этот альбом оказался заявлением о том, кем они не являются (рокерами и поп-звездами) и что не хотят делать (гастролировать, делать рекламу, давать интервью, снимать клипы, наслаждаться жизнью). Kid A привел всех в замешательство и разошелся в США тиражом около 800 000 копий. И, что важнее всего, поскольку Том Йорк уже был готов спонтанно возгореться, Kid A сумел выгрызть немного негативного пространства вокруг, ослабил шумиху и помог им и дальше делать музыку. Шок здесь в другом: реакция на Kid A придала им смелости для того, чтобы… выпустить улучшенную версию Kid A (ну, не считая того, что они все-таки обратились к аудитории с интервью, видеоклипы и рекламные самолеты). Хотя нет, лучше выразиться по-другому. Kid A познакомил нас с их новыми намерениями, и то, что год назад казалось просто широким жестом, теперь звучит похоже на – эй! – музыку.

Песни Amnesiac были записаны во время тех же студийных сеансов, что и Kid A. И общие очертания у них точно такие же: куплетно-припевная структура только по желанию левой пятки, текстуры не менее важны, чем мелодии, и повсюду эти электронные писки – звуки мертвых мозговых клеток, прыгающих вниз по ярко освещенной больничной лестнице. Kid A нельзя было воспринимать иначе как реакцию на славу и пристальное внимание. Amnesiac же показывает, каковы Radiohead сейчас и какими, скорее всего, будут еще долго: уклончивой, настойчиво экспериментаторской рок-группой, которой некомфортно в собственной шкуре.

Нет, я не хочу сказать, что между двумя альбомами нет тонких различий. Если песни Kid A, как кажется, погрязли в великой войне за будущее, то Amnesiac записан в первые мгновения после окончания войны. Песни одержимы стремлением к покою, к освобождению от мира, который сошел с ума от власти, загрязнен и думает только о технологиях. Amnesiac кажется первым «пост-ВТО» альбомом, его антиглобализм настолько прочно укоренен в музыке, что кажется интуитивным. Удивляться, в общем-то, не стоит – это группа, которая прямо со сцены рекламирует книгу Наоми Кляйн No Logo, а ее вокалист рассуждает о прощении долга странам третьего мира.

Когда-то страх перед концом света был оформлен в слегка заезженные научно-фантастические образы, теперь же он просто есть. События сами сошлись так, что эта музыка теперь значит больше – события и символы, например, посланцы в черном, которые маршируют по городским центрам всего мира, громят «Макдоналдсы» и ставят под сомнение глобализм. Музыка тоже изменилась, и я готов биться об заклад, что продолжит меняться и на следующих альбомах. Они борются с саундом, который отказывается от напряжений и успокоений и вместо этого подражает процессам – разложению, разрушению, памяти.

Социальная критика Йорка характерно английская: даже когда он поет о конце света, он остается скромным и немногословным. «While you make pretty speeches/I’m being cut to shreds»[45], – шепчет он на Like Spinning Plates, и это, пожалуй, самое прямолинейное из всех его заявлений; он не доверяет политикам (You and Whose Army называют пощечиной Тони Блэру), но еще меньше он доверяет текстам-исповедям. Он доносит свои мысли до зрителей окольными путями – и это странноватая стратегия, если учесть, что говорит он в том числе, например, о тепловой смерти вселенной. Хотя, может быть, это вовсе и не стратегия. Просто он такой и есть.

Он упрям в пассивном смысле этого слова. В прошлом году он сводил журналистов с ума, отказываясь отвечать на вопросы – за исключением странных, фрагментарных высказываний в Интернете. Что еще более непонятно, так это то, что он даже не получал удовольствия от того, что сводил журналистов с ума. Том просто не может развеселиться. Собственно, он не получает особенного удовольствия, и говоря фанатам Radiohead в Kinves Out, что гитары никогда не вернутся в их творчество полноценно. «I want you to know/He’s not coming back/He’s bloated and frozen»[46], – поет он вдвое медленнее, чем играет группа. Но, с другой стороны: «Still there’s no point in letting it go to waste»[47].

А остальная группа? Они держатся с ним.

Йорк однажды описал отношения с товарищами по группе так: «Группа – это ООН, а я – США». Он бо́льший адепт равноправия, чем другие, но если остальным ребятам это и не нравится, то они тщательно скрывают свои чувства.