Радко отважный (СИ)

— Не сомневаюсь, — продолжал наш предводитель примирительным тоном. — Но все равно… боюсь, тогда желающих идти в этот поход сильно бы поубавилось.

Вот уж с этим-то доводом никто спорить не стал.

— Да кто это вообще такая… была? — вопрошал один из бойцов.

— Стрига, — отвечал господин Гайду, — или стрыга. Или стригоя… стрыгая. По-разному их называют в разных землях.

По толпе ополченцев пронесся глухой ропот. Из-за «их», не иначе. Оттого, что стриг этих, оказывается много. Во всяком случае, гораздо больше одной.

— Но не в прозвании дело, — продолжал Гайду, — важно знать, что эти стриги или стригои принимают облик красивых женщин — раз, умеют летать — два, и боятся серебра — три.

— Нечисть, — с готовностью заключил кто-то из бойцов. Кажется, Драган.

— Можно сказать и так, — не стал спорить наш предводитель, — во всяком случае, просто железом их можно только ранить. И то легко, не смертельно.

Я как раз вспомнил, как воткнул твари в живот кинжал. И как она, несмотря на это, разлеталась над нашим лагерем. Живехонькая! Еще и отыграться на нескольких наших не преминула.

— Тогда как серебро для стригой — смертельный яд, — продолжал Гайду. — И вот еще что. Эти твари питаются кровью, а взглядом парализуют волю. Как змея кролика. Потому-то их лучше не подпускать к себе близко.

— Так значит, именно с ними нас воевать готовили, — наконец дошло до давешнего храбрившегося здоровяка, — а на кой леший?

— Ну, — услышал он в ответ, — сейчас, пожалуй, уже можно объяснить — на кой.

7

Итак, хотя в наши дни Паннония считается гиблым местом, была она такой не всегда. Со слов Шандора Гайду выходило, что еще сотню с чем-то лет назад здесь была вполне обычная страна. С городами и весями, поместьями знатных владетелей. И, конечно, людьми.

Как и жители любой страны, люди Паннонии возделывали поля, строили дома, торговали, растили детей. Ну и воевали, случалось. Но на беду власть здесь захватил… или просто боролся за власть, в средствах не стесняясь, некий граф по имени Бела.

К какому роду он принадлежал — история не сохранила. Да и недостоин его род быть увековеченным. Разве что проклятым посмертно, весь скопом — до того опозорил его означенный граф. Зато прозвище его сохранилось в веках. Бела Безбожник.

— Тиран что ли? — вновь проявил сообразительность здоровяк, давеча делавший вид, что даже стриг-кровососок не испугался бы.

— Увы, не только, — было ему ответом.

То есть, конечно, этот Бела и с подданных три шкуры драл, и неугодных пачками казнил, на колы сажая. А уж как воевал — города разграблял, деревни сжигал, жителей вырезал под корень. Но даже этим его пороки как владетеля и господаря не исчерпывались.

В безумии своем граф разрушал и осквернял церкви в своих владениях, а монастыри опять-таки грабил. Если же иной монастырь был женский — отдавал его обитательниц (и молодых, и старых) своей дружине на забаву. Воины Белы Безбожника, кстати, были ему под стать. Просто-таки упивались насилием и разрушением.

Что, и теперь, думаете, все? Да если бы! Потому что граф не просто сошел с ума и дошел до кощунств. Был он безумным, но безумием расчетливым, целеустремленным. Умалишенным с целью… пусть эта цель родилась в его больной башке и к настоящей жизни отношения не имела.

Так какой-нибудь деревенский дурачок, завидев как-то луну сквозь ветки ближайшего дерева, решил бы, что ночное светило именно на этом дереве растет. И полез бы на него, вышеназванную луну сорвать. Да не одну попытку сделал небось. Пока не свалился бы, не ушибся больно. Или не нашел бы что-то другое, что способно завладеть его вниманием и помыслами.

Что до графа, то он… эх, лучше бы этот Бела был деревенским дурачком. Потому что у того возможностей всяко меньше. Разрушительных — в том числе.

Бела старел; чувствовал, что оставалось ему немного, причем все меньше и меньше. И осознание это заставило у графа ум за разум зайти. Проще говоря, он озаботился поисками секрета вечной жизни. А поскольку церковники ничего предложить ему не могли, кроме райских кущ опять-таки после смерти, сильно на них прогневался. Ну и объявил вне закона вместе со всеми заповедями и проповедями.

Зато с энтузиазмом, достойным лучшего применения, граф обратился к знаниям и искусствам, считающимися темными. Да и справедливо считающимися, если учесть, какими способами приходилось добиваться благосклонности у тех сил, что, как учит церковь, враждебны всему живому.

Замок Боркау, принадлежавший графу, стал местом ежедневных оргий, чередующихся с кровавыми ритуалами. Сначала Бела и его приспешники приносили в жертву скот. Потом перешли на людей. А затем — на многих людей. Зарезать за день пару десятков крестьян, насильно пригнанных в замок, было для его обитателей вполне обычным делом. И потом Бела Безбожник принимал ванну, наполненную кровью и внутренностями убитых людей. Жрал их сырое мясо. И надо ли говорить, что сами подданные графа жертвовать жизнями ради его сумасбродных идей желанием не горели.