Радость и страх. Рассказы

Весь этот день он не разговаривает с Табитой, просто не может. А вечером, когда через силу идет к ней проститься, так сердит на нее за это, что спрашивает строго, точно отчитывает за провинность: - Почему ты не хочешь, чтобы я знал своего отца?

Такого эффекта он даже не ожидал. Мать заливается краской, и он, испуганный, жалея ее, чувствуя, что сделал ей больно, тоже краснеет до корней волос.

- Отца? Но я даже не знаю, где он.

- А разве он не тот Р.Б.Бонсер, который пишет в «Автомобилисте» о шинах?

- Не думаю.

- Говорю тебе, мама, тот самый. Я про него спрашивал, и оказывается, отец одного нашего мальчика хорошо его знает. Он состоит в какой-то каучуковой компании.

- Ты его не видел, Джон?

- Нет, но я думал, что надо бы с ним встретиться.

- Зачем? Он никогда тобой не интересовался. Он скверный человек, Джон, насквозь скверный.

- Да, я знаю, вы с ним не ладили...

- Он скверный, Джон. Лжец, обманщик... - Она заклинает сына поверить ей. - Ты и вообразить не можешь, до чего скверный.

- Ладно, мама, ты уж не волнуйся.

Он целует ее без улыбки, точно прощая ей обиду; и в тот же вечер, может быть лишь для того, чтобы утвердиться на такой позиции, пишет Бонсеру длинное письмо.

Однако, написав письмо и тем сквитавшись с Табитой, он его не отправляет. Как-никак отец тоже родственник, он тоже может оказаться любопытным и въедливым.

63

Вспоминает он об этом письме только через три недели, уже в школе. Лежа на коврике под деревьями со своим другом Труби, он смотрит крикет, и среди сотен мальчиков в белых с розовым полосатых куртках он один в пиджачной паре. Его только что произвели в префекты [9], а в Брэдли префектам разрешается пить чай в некоторых кондитерских, а значит, во второй половине дня носить городской костюм. Джон, став префектом, надевает костюм и в дни состязаний. И сейчас, почувствовав, что на ребра давит что-то острое, он сует руку во внутренний карман и находит это письмо. Его так разморило, что он даже не удивляется, а только смотрит на него с улыбкой.

День выдался жаркий, воздух точно сгустился от жары и тихонько кипит на солнце. Лежать в тени, если и не очень прохладной, то хотя бы зеленой, и глядеть на фигурки играющих, чьи яркие куртки словно вспыхивают в облаках горячего пара, кажется Джону верхом блаженства.

Они с Труби обсуждают свое будущее. С других ковриков доносятся оживленные голоса - что-то про игру, про какой-то новый рекорд дальности полета, - внезапные вскрики, шутки, насмешки, и оба префекта чувствуют, что они выше этого, что они взрослые люди. Это чувство можно уловить даже в голосе Труби, когда он негромко произносит: - Теперь я, пожалуй, жалею, что не пошел в военный флот. Родители меня с детства туда прочили, да я тогда уперся. - Он срывает травинку и задумчиво жует ее. - А теперь, если будет война, морякам больше всех достанется.

- Война-то, наверно, быстро кончится. Новые взрывчатые вещества, знаешь, они какие - ужас. Дредноуты, говорят, могут потопить друг друга с первого же бортового залпа.

- Да, линейные корабли устарели. Войны становятся все короче. Последняя настоящая война, франко-прусская, длилась всего шесть недель, я имею в виду - до Седана, а это, в сущности, и был конец.

- Больших войн, вероятно, больше уже не будет, разве что на Балканах.

- Ну, славяне-то никогда не знали цивилизации, они не побывали под властью Рима.

- Как и немцы... Ух, хорош удар!

Хлопнув три-четыре раза в ладоши, они снова растягиваются на коврике. Труби, крепкий, энергичный юноша, говорит: - А все-таки интересно бы посмотреть, как это будет.

Джон выронил письмо и лежит на боку, подложив ладонь под щеку, надвинув соломенную шляпу на нос. Его одолевает ленивая истома, ощущение, что жизнь, если не принимать ее слишком всерьез, бесконечно приятна. И стук мячей, громкий, как выстрелы, только усиливает это чувство заработанного покоя. Словно все вокруг - жаркое солнце, прохладная тень, даже спортивный азарт игроков - для того и создано, чтобы дать ему это ощущение счастливой, покойной отрешенности. Он замечает, что двое младших на коврике рядом в шутку дерутся битами отчасти для того, чтобы привлечь его внимание, и нарочно не смотрит в их сторону.

Перерыв. Время пить чай. Игроки все вместе особым неспешным шагом двинулись к павильону. Труби вяло спрашивает: - Ну как, попьем в буфете или сходим на Хай-стрит? - И Джон отвечает: - Я думал сходить в город, да лень, далеко. - Он встает, старательно отряхивает брюки, подбирает с земли письмо. Но в карман его не кладет, а, проходя мимо почтового ящика, поднимает руку жестом властителя собственной судьбы и решительно проталкивает его в щель.