Радость и страх. Рассказы

С ней он до крайности мил, горячо сочувствует ее воскресным нападкам на церковь, не умеющую делать свое дело. «И к чему такие проповеди? Надо же было додуматься - в первый день пасхи прочесть проповедь об убиении людей просто из злобы! Это даже не по-христиански и только на руку безбожникам будут потом говорить, что церковь - чушь!» Но про Бонсера он ей на этот раз не рассказывает. Только сохранив эту встречу в тайне, он может чувствовать свою независимость и терпимо сносить царящую в Хэкстро атмосферу недостойного, истерического волнения.

Тоуд, процитировав Тацита «говорили о диковинах, ураганах, редкостных птицах, чудовищах» и неожиданно добавив с беззвучным смехом: «Смотри газеты», - заклеймил аэроплан, низвел его на роль игрушки для черни.

Джон, как и Тоуд, как и Труби, ненавидит всякие мании; авиация же после перелета Блерио через Ла-Манш превратилась в настоящую манию. Полеты из стадии сотрудничества перешли в стадию конкуренции. Началась эра гонок, рекордов.

Повсеместно богатые люди, заинтересованные в новшествах и изобретениях, предлагают премии. Хармсворт из «Дейли мейл» заплатил Полхену 10000 фунтов за успешный перелет из Лондона в Манчестер; Дакет, отложив на время меценатство и особенно - поддержку постимпрессионистов, предлагает 15000 за перелет через всю Европу с тремя посадками.

Эти воздушные гонки порождают еще больший азарт, чем двадцать лет назад - гонки автомобилей. Для соревнования в борьбе за всемирную славу строятся десятки аэропланов всевозможных размеров и видов.

«Голлан-Роб» уже внесен в список соискателей на премию Дакота. Бригада Роба трудится день и ночь. Уже ходят слухи о шпионах, о похищенных чертежах. У ангаров дежурит охрана.

В этой атмосфере азарта и преданности делу все слегка помешались. Знаменитые цветники в Хэкстро по-прежнему ухожены и прекрасны, но на великолепной лужайке, прямо перед окнами гостиной, воздвигнут гигантский шатер, в котором «Голлан-Роб» укрыт от непогоды и любопытных глаз.

Вокруг этого шатра сосредоточена жизнь всей округи. Это - святилище, у входов в которое стоят часовые, дабы не впускать туда кого не следует, всяких париев, коим запрещено приближаться к божеству. Кучка таких личностей - гости прислуги, лавочники из деревни - постоянно толпится у въездных ворот, глазея на огромную палатку. А избранные - инженеры, Голлан, Табита - то и дело заходят туда, словно для того, чтобы вознести молитвы.

Вероятно, эти поклонники машины не только любуются ее красотой и мощью, но и правда готовы молиться на нее, взывать к ней. Для них она больше чем идол, ибо сама наделена сверхъестественной силой.

И Джон в сознании своей независимости, встретив мать, спешащую в шатер с тем же озабоченным лицом, с каким она утром шла в церковь, на ее возбужденный вопрос: «Джон, хочешь посмотреть?» отвечает без всякого усилия: «Конечно, с удовольствием».

Часовой, приподняв полу палатки и пропуская их внутрь, весело улыбается, как жрец оккультной религии, словно бы говоря: «Все мы посвящены в тайну».

И Джон, глядя вверх на высоченный узкий триплан, отдает ему должное:

- Большущая махина.

- Самая большая в мире.

А триплан и в самом деле почти касается верха палатки. Со своими тремя ярусами крыльев он кажется высотой с трехэтажный дом - он слишком велик для хрупких деревянных частей и длинных, изящных стоек. А от августовского солнца, пробившегося сквозь брезент, все это сложное сооружение кажется и вовсе невещественным. Расчалки - лучи, стойки - столбы мерцающей пыли, верхние крылья - слепящие искры, увиденные сквозь горизонтальное преломление в воздухе. Это не столько трехмерная конструкция, сколько геометрическая задача, решенная в какой-то полуматерильной полувоображаемой среде.

- Но для своих размеров он мне кажется, какой-то хрупкий.

- Ошибаешься, - говорит Табита, - он очень прочный.

И Голлан, неизвестно откуда взявшийся, кричит: - Прочность необычайная, в том-то вся и суть.

Белый полотняный костюм, жесткий, как новый парус, велик ему, он выглядит в нем точно мартышка в бочке. Он быстро переводит взгляд с Табиты на Джона, большие розовые уши просвечивают на солнце, придавая ему еще больше сходства с обезьянкой, ручной, но с неугасшими повадками дикого зверька. И вдруг он ныряет куда-то в гущу расчалок. Присутствие Джона стало для него нестерпимо. Он понимает, что Джон твердо решил не проявлять энтузиазма, а ему требуется энтузиазм. Для него летающие машины, а в особенности «Голлан-Роб», - откровение, а те, кто неспособен разделить его благоговейный восторг, - мелкие душонки.

Возможно, Голлан еще и потому так неистово превозносит триплан Робинсона, что неспокоен насчет исхода состязаний. Всякий адепт исступленнее всего защищает своего бога тогда, когда есть основания в нем усомниться. Всякий просвещенный век - век гонений за веру.

65

Было решено, что Голлан поедет на летное поле рано, к последней проверке мотора, а Табита не будет спешить, приедет попозже. Но в половине седьмого он будит ее, просит прощения, и она, вняв его невысказанной просьбе, сама предлагает поехать с ним вместе.