Радость моя, громкоголосая

— Я…не знаю… Вас же Софья Михайловна зовут, да? — та кивнула, — в общем, вот этот хирург, который ко мне заходит, — у неё дрогнул голос, но она совладала с собой, — он сказал, что послезавтра будет операция, и глаз…удалят. Я буду…кривая! — она опять заплакала. Софья пересела к ней на кровать, привлекла к себе, и Нора с каким-то облегчением уткнулась ей забинтованным лицом в грудь и заплакала навзрыд. Она была благодарна этой женщине за то, что она не утешала её, не говорила дежурные равнодушные банальности, а тихо, молча, гладила по спине. А потом она медленно принялась рассказывать, и Нора затихла, слушая о первой встрече скромной домашней девочки с волком-оборотнем, о её ужасе и ненависти к нему, о бегстве и мытарствах с двумя маленькими детьми, и попытках наладить свою жизнь, о встречах и расставаниях, о вожаке, чьё чёрное беспросветное отчаяние было так велико, что он решился погибнуть в огне. Она и не заметила, как перестала плакать и затаила дыхание. Софья умолкла, и некоторое время они обе молчали, а потом Нора тихо спросила:

— вы о себе рассказывали, да? — она выпрямилась, заглядывая в погрустневшее лицо посетительницы.

— О себе. И об Айке. Он тоже много пережил. — Она тряхнула головой, прогоняя тягостные воспоминания, улыбнулась девушке: — всё можно пережить, если не раскисать, не жалеть себя или, хотя бы, не зацикливаться на этой жалости. Ты тоже переживёшь это несчастье, я думаю. А мы тебе поможем.

Нора и не заметила, как ушло куда-то ожесточение и злость на весь белый свет. Женщина встала, виновато сказала: — мне нужно идти, Нора. В пакете фрукты. Только я не успела их вымыть, — строго добавила: — немытые не ешь!

— Софья Михайловна, а вы…придёте послезавтра? — тихо добавила: — я боюсь…

Гранецкая вернулась от двери, опять села на кровать и взяла девушку за руку: — я приду и завтра, и послезавтра. Теперь я всегда буду рядом, даже если меня нет в поле зрения.

* * *

Нора не ожидала, что будет так цепляться за эту женщину. Ещё неделю назад она с презрением и неприязнью думала о ней, но неожиданно всё перевернулось. Теперь пара вожака стаи, Софья Гранецкая, заняла в её душе место где-то рядом с памятью о матери, о которой у неё сохранились лишь смутные воспоминания.

Накануне страшного дня Софья просидела у постели девушки более трёх часов. Нора говорила и говорила, рассказывая о неласковом детстве без родителей, о первой встрече с вожаком стаи и страхе перед ним, о жестокости взрослых волков и частой гибели щенков. Набравшись смелости, она даже рассказала, как стремилась заиметь сильного покровителя уже здесь, в Междуреченске. Наконец, решившись, Нора подняла взгляд на молчаливо слушающую её женщину и её обдало жаром: серые, со стальным отливом глаза Гранецкой смотрели задумчиво, сочувствующе. Ни тени насмешки, ни грамма неприязни или отторжения… И Нора снова заплакала. С облегчением, без стеснения хлюпала носом, а потом гундосо пробормотала: — Спасибо вам, Софья Михайловна. Я себя плохо повела с самого начала, но я не такая, вы не думайте.

Женщина рассмеялась: — всё будет хорошо, девочка! Как любит говорить моя бабушка: перемелется — мука будет!

* * *

Сквозь забытьё наркоза пробилась нарастающая боль, и Нора вынырнула из его черноты, застонала. В ответ — тишина. Пришла горькая мысль, что та, которой доверилась, к кому потянулась душой, обманула. Втайне она надеялась, что Софья будет ждать, когда её привезут из операционной, возьмёт за руку, шепнёт слова ободрения. Но нет, она не пришла.

Нора с трудом открыла правый глаз, чувствуя, как обжигающе болит под повязкой слева. Та же одноместная палата, белый потолок, светло-зелёные стены.

Скрипнула дверь и, на мгновение, мелькнула радостная мысль: — она пришла! Не забыла! Не бросила! — но затем шаркающие шаги, стук ведра с водой об пол и лёгкий запах хлорки сказали ей, что пришла санитарка. Видимо, будет мыть пол.

Нора с трудом прохрипела: — скажите, а… Софья Михайловна… не приходила?

Тяжёлые шаги приблизились к кровати, над нею склонилось полное, с грубоватыми чертами, лицо пожилой волчицы: — очнулась? Хорошо, сейчас медсестра придёт, укол тебе поставит. Пить хочешь?

— Да, — голос не слушался, в горле першило.

— Нельзя пить-то, тошнить будет. Я вот тебе губы смочу, а попозже попьёшь. — Она взяла откуда-то сбоку ватку, смоченную в воде, провела Норе по губам. — А Софья была, как же. Сколько времени просидела, ждала, когда тебя привезут. Но позвонил ей кто-то. Она подхватилась, бежать надо, а не хочет уходить. Измучилась прямо. Потом уж медсестре наказала тебе передать, что она скоро приедет и ночью с тобой посидит.

Радость тёплой волной поднялась в душе у девушки. Ей даже стало стыдно, что она так плохо подумала о Гранецкой. Между тем старуха-санитарка продолжала бурчать: