Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Но он страшился услышать ответы. Ему необходимо было всем сердцем верить в свое прозрение, а потому он заговорил о том, что произведения Шора совершенно не похожи на произведения всех писателей, какие только приходят ему на ум. Камю, Чехов, Борхес — ну кто там еще? Другие писатели? Неожиданно Шор заговорил сам. Начал рассказывать о своих современниках: о Беллоу и Мейлере — с юмором, словно о старых соседях. Ал был в восторге. Шор как будто вполне ему доверился.

— Но есть одно решающее отличие, — сказал Ал. — Вы заставляете меня иначе взглянуть на мою собственную жизнь. Чем больше я вас читаю, тем больше жизнь превращается в мистификацию.

— И чем больше я смотрю на жизнь, — сказал Шор, пожимая плечами, — тем больше вижу в ней мистификацию.

— Нет, — решительно сказал Ал. — Для вас эти понятия сливаются.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен, — сказал Ал, но вдруг почувствовал, что его вновь оттолкнули. — Мне… Я иногда спрашиваю себя, почему вы продолжаете жить в этом городе, мистер Шор?

— А где же мне следовало бы жить?

— Да где угодно. В Египте, Париже, Нью-Йорке, на Багамах.

— Почему же на Багамах? С подоходным налогом у меня все в порядке.

— Во имя чего хоронить себя здесь?

— Разве в своем родном городе я в изгнании? — спросил Шор с легкой насмешкой в глазах. — Ну, возможно, мой родной город для меня как монастырь. И кстати, — продолжал он, иронически улыбаясь, — редактор «Уорлд» предложил мне написать очерк о моем отчем доме. Что угодно, лишь бы это было в моем стиле. Что-нибудь о нашем городе. Возможно, я и напишу. — Он показал на коньяк. Рука у него была красивая. — Налейте же себе. — Потом отложил свою трубку. — Ал, — сказал он мягко, — насколько я понял, вы зашли в тупик. Это бывает, когда пишешь…

— В тупик? Кто сказал, что это тупик, мистер Шор? Лиза?

— Ну, во всяком случае… столкнулись с определенными трудностями.

— Конечно, трудности есть. Но они все больше увлекают меня. Мысли теснятся в голове, мне открывается целый мир… — Он палил себе коньяку и выпил залпом, стараясь успокоиться. В доме теперь царила полная тишина. Снаружи тоже не доносилось ни звука. Было тихо, словно в парке глухой ночью. Шор внимательно смотрел на него. — Для ученого его работа редко становится таким чудесным приключением, — продолжал Ал, нащупывая путь. — Я было выбрал Мейлера. Сражения с ветряными мельницами, не так ли? — Он рассказал Шору о поездке в Европу, о разговоре с Марком Стивенсом и о встрече с уэльским поэтом в «Фальстафе». — Я начал читать ваши книги, — чуть смущенно произнес он. — И что-то меня в них поразило. Что-то я ощутил как собственное, свое. Ну, я написал довольно много. И завяз. Никак не могу докопаться до главного… — Глаза Шора, которые вбирали все и не говорили ничего, начинали его смущать. В ту секунду, когда Ал готов был выпалить: «Но почему все-таки вам обязательно нужны преступники?» — Шор начал покачиваться в кресле. Это поскрипывание ошеломило Ала… Шор покачивается и смеется над ним, совсем как ему привиделось. — Меня поразило, что все ваши персонажи обязательно нарушают закон… во всяком случае, какой-то закон, — сказал он, словно размышляя вслух. — Может быть, это им необходимо, чтобы обрести себя. Вот в чем суть. Верно?

Шор, не отрицая и не соглашаясь, продолжал покачиваться.

— Чтобы обрести себя? — повторил Ал и провел рукой по бороде. — Чтобы стать свободными, не зависеть ни от кого и даже, я бы сказал, чтобы судить о себе по справедливости.

Шор все так же покачивался, и Ал дал себе волю.

— Это большая тема, я понимаю. И захватывающая, правда? Ощущение свободы, которое приходит к человеку, его любовь — беззаветная любовь — и, может быть, независимость. Неужели их всегда надо подавлять?

Внезапно Шор застыл в качалке, и его взгляд стал таким настороженным, что Ал ощутил себя таким же великаном, как в ту первую ночь, когда шагал между высоких зданий. «Я правильно понял, — подумал он. — Господи, правильно ли я понял?»

— Одно я могу о вас сказать, Ал, — негромко произнес Шор.

— Что же?

— Преступники вам симпатичны.

— Нет, не то.

— А что?

— Чем вы живете?

— Чем вообще живет человек? — Шор пожал плечами, как будто смутившись. — Теперь никто такого вопроса не задает, вам не кажется? — Он словно бы приготовился уклониться от внезапного вторжения. — Вы читали Старки Кьюница?

— Да, сэр.

— Кьюниц видит меня иначе, чем вы.

— Кьюниц был озадачен, как и я, сэр.

— Кьюниц озадачен? Это невозможно, Ал, — сказал он, чуть улыбнувшись. Но в его взгляде была все та же настороженность, то же удивление, и Ал сбился, а Шор опять начал покачиваться, держа в руке трубку, которую так и не раскурил. И глаза его опять стали непроницаемыми.

— Меня интересуют лица, — сказал Ал. — Жизнь человека запечатлевается на его лице. Я думаю о ваших произведениях и рассматриваю лица на улицах. Ночные лица.

— Ночные лица?

— Да.

— В самом деле?