Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— О господи! — сказал Шор. — Это же Уилфред Гринберг, музыкант. Я его не узнал. Сейчас и не верится, — сказал он, — но в колледже я присутствовал на вечеринке, где играл Гринберг. А кончилось все стрип-покером, и Гринберг остался в нижнем белье. Дело было летом, но Гринберг был в кальсонах. Последние годы мы не попадались друг другу на глаза. И вот теперь он прошел мимо меня, — сказал Шор, — а я его едва узнал. Почему он вдруг стал таким старым… нет, таким чужим? Это жизнь с ним такое сделала? — Он невесело улыбнулся. — Но, может, и со мной тоже? Ведь и он меня не узнал. — Он ободряюще сжал локоть Ала. — Ну, Ал, дерзайте. Спокойной ночи, Лиза.

— Спокойной ночи, — сказала она нежно, положила руки ему на плечи и по европейскому обычаю поцеловала в обе щеки. Попятившись, он поглядел на нее странным взглядом, с тем же проблеском испуга, как в тот вечер, когда она остановила его на улице.

— Я знаю, Ал, иногда бывает очень трудно сразу шагнуть в нужном направлении, — сказал он. — Может быть, вы покажете мне вашу первую главу? Позвоните мне, хорошо?

— Нет-нет. Это значило бы непростительно злоупотребить вашей любезностью.

— Нисколько. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. Мы чудесно поговорили, мистер Шор.

— Спокойной ночи, Лиза! — Шор подошел к краю тротуара, и швейцар распахнул дверцу такси.

— А ведь он красивый! — сказала Лиза. — Ал, он тебя полностью принял.

— Мне кажется, да.

— И знаешь, что еще? Я на него действую.

— Ты на всех действуешь, как же!

— Это другое… я такие вещи чувствую, — сказала она. — И не ошибаюсь.

— Чего ты ему наговорила, Лиза?

— Когда?

— В тот вечер, когда ходила к нему.

— Да я только про книгу с ним говорила.

— Ты сказала ему, что я зашел в тупик. Черт подери, Лиза! Это нестерпимо. Что я — калека?

— Ал, я люблю тебя.

— Ладно. Только не вмешивайся.

— Ведь теперь он готов даже работать с тобой.

— Свою работу я сделаю сам.

— Но он поможет тебе.

— Я не нуждаюсь в его помощи. Я доискиваюсь того, чего он сам не может знать.

— Ну хорошо, Ал, — сказала она и прильнула к нему, окутывая его своей нежностью, вызывая в нем угрызения и стыд. Но даже в эту минуту его занимала новая мысль: «Что сталось бы с Шором-художником, если бы читатели полюбили его, как меня — Лиза?»

— Погоди, — сказал он. — Я оставил там книгу.

— Это же дешевое издание, — сказала она, но он вернулся в ресторан.

Улыбающийся официант вручил ему книгу, и он побежал назад к Лизе.

— Мысли просто вихрем мчатся в голове, — сказал он. — Пошли!

Обняв Лизу за талию, он повел ее через улицу к машине. Потом остановился и посмотрел вокруг. Внезапно ему захотелось остаться одному, подумать, сосредоточиться.

— Ты отдаешь себе отчет, Лиза, что Шор, когда был студентом, бродил в двух-трех кварталах отсюда? Его первые рассказы навеяны здешней жизнью. Его нарушители закона… неужели он был одним из них? Что-то потрясло его именно здесь, а не позже — в Риме, Париже или Мехико. Именно здесь, Лиза! Я мог бы пройти по этим улицам… пройти по его жизни!

— Но ты же этим и занимаешься из вечера в вечер.

— Пройти через его книги. Теперь, когда я его узнал… все, что случилось с ним, должно было случиться где-то здесь. Мне бы хотелось побродить тут одному. А ты иди-ка спать.

— Я теперь не могу уснуть, если тебя нет рядом.

— Знаю, — сказал он. — Ведь и со мной — то же самое.

Он смотрел, как она села в машину и развернулась.

Задние фонари скрылись за углом. Ал зашагал в западном направлении. Все его чувства обострились. Вскоре он уже шел по улицам, где ходил и работал молодой Шор. Алу казалось, что он ощущает в себе того молодого человека, его тогдашние мысли и стремления. Однако дверей, которые открывались перед Шором и закрывались за ним, теперь нет; нет и ресторанов, куда он тогда заходил. Их снесли. На их месте высились огромные башни из бетона и стекла. Ночью тут был совсем новый город — освещенные прожекторами опустевшие башни и безлюдные улицы. Конторские служащие на ночь сбежали отсюда. Однако от золотистого ореола пустых стеклянных башен в прожекторных лучах, от боя курантов на старой ратуше воображение Ала разыгралось. Он вернулся на тропу, которую Старки Кьюниц проложил в университеты мира и по которой сам Кьюниц, озадаченный и растерянный, дальше уже не пойдет. Зато он, Ал Дилани, сумеет пойти дальше. И академический мир вынужден будет обращаться к нему — величайшему из современных знатоков творчества Юджина Шора. Он понял, насколько злободневен этот вопрос: в мире, полном преступников, кто же преступники? Священники, грабители банков, управляющие банками, уличные проститутки? Отчужденные преступники, восстановившие против себя огромную орду респектабельных преступников.