Радость наша Сесиль

На лестнице коврик резиновый, ты ли
дубинкой расплющенной слыл полицейской:
спасибо тебе, не даешь поскользнуться, где мрамор
сиянием жалким ложится под ноги, прожилкой ведя
к сомнительным статуям: вовремя взяться за ум,
заря, помоги им – и нечего ждать становленья,
ступенями будут, ложась полированной пользой
в обнимку с резиной, спасающей нас
от всяких падений, ушибов, от зряшной нечеткости шага.

«Заклинило что-то в ночных автоматах торговых…»

Заклинило что-то в ночных автоматах торговых
при выборе кофе и гендера, образа мысли и чая, сомнений и правды,
нажатые кнопки тупы – западают, гудение жара рождая внутри,
чреватое всплеском вахтерского гнева – охранные крики
возносятся лестницей, вымытой отблеском вечных симфоний;
чьи руки – твои ли, свобода, заломлены моллом —
замолена тень от фонтана, что выключен, верно, вчера,
а шелест воды заселился в банкнотные счетчики: верим,
потоком к высотам поднимемся, станем оттуда
звездой вразумлять механизмы, к страницам взывая:
мечтой от вахтера хотели укрыться, но, мысля
такое, едва ли заметим, что нас,
монетой внутри отзвенев, выдает автомат.

«В ворота влетающий мяч, не тебя ли сравним…»

В ворота влетающий мяч, не тебя ли сравним
с душой, заселившейся в тело… Плотнеющей сеткой
захвачен простора кусок, если в каждой ячейке дежурит
прозрачность – создать ощущенье, что выбраться в свет
не так уж и сложно: зачем грозовое темнеет затишье
слабей, чем перчатки голкипера? Поле в разметке своей
находит ответы: пусть жажда границ, назначений и правил
траву приминает – заря все равно разогнется, ведь стебель
крепчает, как радость, политая гулом сердечным;
где блесткие кресла похожи – взгляни с высоты —
на кольца кольчужные, будем твердить о защите.

«О воине павшем, что хладным клинком рассечен…»

О воине павшем, что хладным клинком рассечен,
о всяком его возрождении – душный спортивный задор,
деревья в пыли и заляпанный голос, вы призваны к празднику дней;
молчит человек, шевельнувший предливневым небом.
Отчетливый звук теневого пинка кто вколачивал в мяч,
на солнце иди – мы увидеть хотим, как ты движешься в свет,
всю ладность твою превозносим расслабленным зреньем:
зачем фокусировать оптику – станет размытость предметов
помытостью: счастье – владеть морфологией, ведать себя.
Что части твои, полувремя? Всего лишь куски оживающих слов,
ползут собираться опять воедино, пока
находим дыханье среди несмолкающих чувств,
пришедших в себя доедать кислородный запас.

«Формовочный голос, на глиняном сгустке родится румянец…»