Радость наша Сесиль

Друзьями стрельбы именуются черви: не медлит словарь
сгореть от стыда дефиниций, лежащих в основе смерзавшейся власти;
свое собираем вниманье – обломки империй, отрезки эпох находя:
следы поцелуев на коже покрылись замысленным слоем времен;
защитных касаний притравленный рой
пуститься в погоню за памятью вeщей готов,
пороемся в мусоре цвета небесной лазури, покуда лесные массивы
приходят во сны патриарха, и ветви качают пустотность —
охотники меряют шапку, что найдена в темных кустах:
какого покроя вам нужно, дырявые ткани? На бирке
написано слово «любовь», но пропахшие порохом мысли
готовы в любую прореху скользнуть, устремившись
за памятью вeщей – а тут говорное зиянье восходит на царство:
свои не попутай детали, конструктор.

«Объятья сто лет воплощались в словах, но все те же…»

Объятья сто лет воплощались в словах, но все те же
туманности в здешних местах, осененных прочтеньем;
клевками напрасно назвали разрывы шрапнели, пороча
прославленный клев, захвативший вниманье —
в солдатском строю утомился просвет, попросил
привального счастья, согретого пламенем райской махорки;
гляди, как солдаты хватают чернеющий воздух голодными ртами:
пускать пузыри сопоставленной речи, пока основатель войны
учетом цветущих сомнений, как бог, озабочен:
на этом закончится сходство, но взглянет ли кто
чуть дальше, чем правда секундная, зримая болью…
Наживка, чурайся людского жевка, ведь смешаться
с молчаньем военным не хочет никто из бессмертных.

«Любить поплавок ли в ритмичной одежде дрожаний…»

Любить поплавок ли в ритмичной одежде дрожаний,
принять эту реку со всеми ее берегами на веру —
скажи, учредитель сердечного пыла: в цветочный устав
внесен человек, словно пункт нулевой и незримый?
Прозрачнейший шрифт израсходован, в жестах найдешь
воздушность обычную, полную памяти, помнящей нас —
когда утоление голода рыбьего фразы разденет,
бесформенность выйдет вперед, наготы не стесняясь,
на фронте нужны добровольцы – отбить у врага
охоту казаться врагом, игнорировать сущность рыбалки;
струится любовь сквозь тела, не цепляясь о ветви
сплетений венозных и камни едва ль загрудинные тронув…
Быть может, поднимется муть – изумленные застить глаза,
но видеть не нужно в подводном биении, где
достаточно быть.

«На лестнице коврик резиновый, ты ли…»