Радуга 1

Издавна люди стараются разделывать свою добычу, пусть — животных, пусть — рыбу, в определенных местах, поблизости от воды. Был такой камень на Бесовом Носе, где для удобства сточили ручеек, чтоб кровь текла себе в воду, не застаиваясь и не привлекая паразитов. Он, этот желоб, был изначально. Потом появилась фигура „беса“.

Кто ее сделал? Заключенные старообрядцы, „кержаки“, ожидающие решения своей участи. Чтоб помнили люди. Они выдолбили человека, разделенного пополам, расколотого. С одной стороны крест, который, видимо, изначально был несколько другим — с равными по длине перекладинами, и открытый глаз. С другой — пустая рука и закрытый глаз. Такова участь: быть верующим, к тому же „зрячим“, но сидеть в узилище, что схематично выбито сверху над крестом с указанием, где внутри огороженного места они, страдальцы, располагаются. Либо, по другую сторону от трещины — быть „пустым“ и „незрячим“.

Таково вот мое видение наших карельских петроглифов. Определенной помощи в наших поисках здесь, видимо, нет. Но с другой стороны — направление „имеет место быть“. Уверен, что объект наших изысканий находится здесь, где никто не кричит о „святой земле“. Недаром фашисты так стремились попасть к нам, ограниченными группами, правда. Все таки „Анненербе“ — была секретная организация, не рассчитанная на массовость».

Далее Шурик излагал уже сугубо функциональные сообщения, интересные только с точки зрения статистики.

21. Ладья Вяйнямёйнена

Тем временем события закручивались в тугой узел неизбежного. Неторопливо, без резких потрясений, без встрясок и стрессов, но это состояние ощущали все, за исключением, пожалуй, полностью вырвавшихся из-под какого-либо контроля ментов.

Одним прекрасным октябрьским днем Ладога расшалилась не на шутку. Ветер дул с такой устойчивой силой, что даже самые сильные и благородные городские птицы — вороны — летали хвостами вперед. Голуби, не успевшие спрятаться в вентиляционные отверстия домов, сбивались в сизые комки и так катались где-то по воздуху, деревьям, и остовам рекламных лозунгов. Всякая погань, типа чаек, была унесена на сто первый километр от Москвы. Карельский лес, недовырубленный чурками, кряхтел и стонал, цепляясь сучьями за мчащиеся со скоростью столичных курьерских поездов облака. Своих поездов в Карелии почти не осталось, что поделаешь — кризис. Уже двадцать с лишним лет. Но лес не мог остановить буйство ветра, не хватало былой стройности и массовости.

Поэтому Ладога взбеленилась вовсю, слизывая целые песчаные береговые дюны практически без остатка. Длилось эдакое невиданное буйство дня два, потом, наверно, Земля исхитрилась как-то повернуться, отправив буйные ветры куда-то к МКАДу, где их ловили кепками богатыри-градообразователи.

Еще неделю колыхалась, остывая от возмущения, встревоженная вода, потом природа застыла то ли перед следующей бурей, то ли перед снегом. Победили осадки: выпали сразу многомесячной нормой и остались зимовать до следующей весны.

О буре бы никто и не вспоминал (особенно забубенные коммунальные службы), если бы не интересный предмет, появившийся на исковерканном берегу устья реки Олонки метрах в тридцати от самой Ладоги.

Это была лодка — не лодка, но целая ладья, может быть — дракар. Отлично сохранившееся плавательное средство лежало, чуть накренившись на борт посреди песка пляжа, как посреди контрольной пограничной полосы. И всего неприятностей в этом средстве — былой пожар, затронувший часть кормы. А так — спускай на воду и катай туристов, топи пьяных.

Узнали об этом «ладожском чуде» сразу все: и музеи, и церковь, и газеты и даже ЮНЕСКО. Только менты не знали, да еще местные власти ближайшего людского поселения. Те не знали по причине отсутствия транспорта, способного как-то вывезти в цивилизацию достояние веков и рукотворного мастерства, а менты — потому что не хотели обеспечивать надлежащую сохранность. Им интереснее с дубинками и штрафами, как частью бюджета огромной страны, играться.

— Растащат ведь, гаденыши! — сказал Шурик жене. — Поехали-ка посмотрим. Не каждый день такие чудеса случаются.

— All right, — ответила Лена.

Лодка была великолепна. Плоское дно поражало полезной площадью, шпангоуты вообще казались чем-то за гранью воображения. Каждое из этих «ребер» было вручную сделано из отдельных сосновых стволов, смыкающихся на днище в мощный брус киля. Набор бортов поддерживался обработанными неведомыми мастерами корнями, оканчивающими любой шпангоут. Получалось, что каждый ствол был перевернут и согнут таким образом, что корни этих деревьев, ограничивающие высоту борта, как клинья держали сами борта. Такой способ постройки если и был известен, то только узкому кругу специалистов, может быть, только самому академику Крылову.

Какой-то шепелявый корреспондент местного карельского телевидения, указывая на лодку скрюченной от холода рукой, тоном знатока вещал: