Радуга

Он ел, а жара и зловоние душили его, усталость усыпляла сознание. Он совершенно машинально читал объявления — последнюю страницу газеты, которую держал перед собой отец. Он до того отупел, что дважды прочел одно объявление и начал читать в третий раз, прежде чем осмыслил его. «Дузэ» — кто из его близких понимал, что означает это слово? Все они так невежественны, что ровно ничего не знают о Дузэ; только он знает, что это имя великой французской актрисы и что оно выговаривается «Дюс»[6]. Но когда он понял смысл объявления, все его чувства сплелись в один узел — напряжения, ожидания, яркого счастья: значит, ее можно увидеть, он увидит ее сегодня же, сегодня вечером. С трудом подавляя счастливую улыбку, он, как бы невзначай, остановил взгляд на том объявлении, в котором напыщенным языком балаганного зазывалы возвещалось, что «Дузэ киноискусства» сегодня вечером будет играть в синематографе «Универсум», в фильме, которому нет равного в мире, в колоссальной глубоко трагической драме «Искупленное смертью».

Как только он поел, как только отошли с грехом пополам ноги и спина, все еще порядком одеревенелые после десятичасового стояния, Бенно поднялся и заявил, что уходит.

— Куда? — спросила мать.

Он иронически ответил, что очень рад такому проявлению интереса к своей особе. Уходит — и все тут. Но тотчас же, уступая рабскому чувству, доставшемуся ему в наследство от многих поколений, прибавил, что, пожалуй, отправится в «Универсум». И пока мать жаловалась на его дерзость, он поспешил к вешалке, провожаемый сердитым взглядом отца, который, как всегда, кончил тем, что уничтожающе пожал плечами, так как давно уже отказался воспитывать этого субъекта. Надев пальто, он с радостью ощупал еще не открытый пакетик изюма, слипшейся немытой коринки, — он купил ее после обеденного перерыва, по дороге в свой магазин, чтобы полакомиться вечером за чтением. Затем он зашел в душную спальню, в которой устоялся теплый, сладковатый и спертый воздух и которую он делил с братом, и поднял с расстеленной уже кровати мягкое мурлыкающее существо, кошечку, свою любимицу, которая уютно спала там; ему казалось, что он даже в темноте видит ее светлую шкурку и почти голубые умные глаза. Он дал ей имя Клара. Зарыв добытые книги в теплое местечко под одеялом, он сунул свою подружку во внутренний карман пальто — невзирая на ее сопротивление — и затем, подняв воротник, чтобы получше спрятать ее, непринужденно прошел через светлую столовую. От брата, который хотел пойти вместе с ним, он отделался, что-то сердито буркнув, и вышел из дому.

Ночь, холодная и безветренная, обдала его струей свежего воздуха, проникшего в грудь. У него прерывисто забилось сердце, как бы летя навстречу убогому счастью, которое скоро пронижет его. Часы на церкви пробили половину девятого. Значит, демонстрация картины еще не началась. Эту картину крупнейший из шести «театров» городка получил право показывать, по всей вероятности, за внушительную сумму, чтобы загрести еще более внушительную: дань любителей искусства. Гениальное соединение искусства и денег настроило юношу на благоговейное раздумье, ибо у него была привычка, ставшая второй натурой, расценивать любую деятельность с точки зрения сумм, которые она приносила.

Он завернул за угол и торопливо пошел по мягкому снегу, беззвучно пружинившему под ногами. Уже издалека он завидел яркие красноватые огни дуговых фонарей, горевшие в конце улицы над порталом «cinema». Он не употреблял ни пошлого слова «киношка» — словообразование в духе берлинского жаргона, ни названия более высокого стиля — «синематограф», распространенное среди его земляков, а только французское слово «cinema». Звонкое, ударное сочетание трех удачно соединенных чеканных слогов с достаточной силой выражало все необычное и магическое, что заключалось в этом слове. На бегу Бенно надел очки, чтобы его приняли за учащегося и он мог бы получить скидку, которая предоставлялась школьникам на дорогие места. Покупая билет за тридцать пфеннигов, он жадно впился в эффектный портрет демонической актрисы; на ее знаменитом бескровном лице пылали огромные глаза, глаза вампира.

Он сидел и смотрел. На груди у него тихо лежала маленькая мягкая Клара, кошечка, скрытая под пальто и ласкаемая беспокойными руками, которым надо было чем-нибудь заниматься. Прикосновение мягкого меха было приятно кончикам пальцев, очень чувствительным из-за коротких ногтей — Бенно грыз ногти.