Радуга

Мои рейнландцы, таким звучным хохотом вы безусловно сделали бы себе карьеру в блаженной памяти Версале. В восемь часов является домой лавочник, извините — коммерсант. Помыв руки, он что-то съедает и направляется к кровати, ибо он устал продавать и упаковывать товар. Раскрыв постель, он с удивлением обнаруживает какой-то предмет, вглядывается в него, вытаскивает камзол! Знаменитый, дорогой, нарядный камзол юного Антуана! А! Вы, не правда ли, понимаете, какая мысль запала ему в голову, вы достаточно дальновидны, мои ученики, и мне незачем распространяться об этом. Но с каким удовольствием я изобразил бы теперь, чтобы порадовать вас, разъяренного Аякса, показал бы вам, как он хватается за шпагу, — но он не носит шпаги; как он заряжает пистолет — но у него нет огнестрельного оружия; как он хватается за острый нож — но нож слишком остер и, кроме того, хранится на кухне, в ящике. Что же делать? Этот трезвый человек избегает кровопролития — ведь он не Тезей, она не Федра — и гармонически сливает воедино ярость, мщение, честь и покой: он хватает за руку свою супругу и выбрасывает ее за дверь, которую тотчас же и запирает. И очень хорошо, — говорим мы, ибо имеем на то особые основания.

Ошеломленная женщина, оросив слезами невинности каменный порог, вдруг услышала возле себя хорошо знакомый, ласковый голос, голос старой женщины, бормотавшей в темноте:

— Ради бога, моя дорогая, что вы здесь делаете?

Это была Обере, умная волшебница, фея иглы.

Обере выслушала рассказ плачущей женщины, разумеется, не явившийся для нее неожиданностью, стала проклинать всех обидчиков-мужей, а в особенности нашего знакомца. Она обещала жене полное удовлетворение на следующий день, а пока — убежище на ночь. Утешенное дитя последовало за ней и нашло у нее теплую комнату, в комнате теплую кровать, а в кровати — пылкого любовника.

Нет, мои юные слушатели, этого я описывать не стану. Отказываюсь. Я старик, одной ногой стою в могиле и помышляю лишь о спасении души. Скажу только, что молодой человек, словно завороженный магической цифрой пять на пятидесятифранковой монете, упятерил свои усилия и нашел благоприятный отклик у нашей красотки.

А на следующий день, ранним утром, жестокая хозяйка поднимает с постели молодую женщину, безжалостно прерывая столь заслуженный сон, и ведет ее в церковь Сен-Корнейль. Там она велит ей преклонить колени и простереться во прах перед образом доброй богоматери. Наша красавица охотно соглашается — ах, она так сладко устала — и засыпает. А старуха ставит на пол шесть подсвечников, горящих вокруг образа богоматери, и освещает ими стройную грешницу; поверьте мне, пресвятая дева сошла к бедной грешнице не с гневом и местью в душе: женщины всегда договорятся между собой во вред мужчинам. А супруг, которому на этот раз пришлось помириться с печальной необходимостью, вынужден был встать с постели и выслушать взволнованную старую Обере, вломившуюся к нему в дом. Дурной сон, приснившийся ей под утро, погнал ее в церковь, и что она там увидела? Молодую супругу, которая в отчаянии молится перед образом Марии, клянется в своей невинности.

Муж уже почувствовал раскаяние — мужья охотно раскаиваются, если им приходится спать в одиночестве, — он смущен, подавлен, он быстро встает и отправляется в церковь. Жена лежит, распростертая на полу, так глубоко погрузившись в свою скорбь и молитву, что не слышит приближения супруга; как она хороша, как невинно-прекрасна в свете восковых свечей. Он ласково, виновато окликает ее; она встает, смущенная, полная стыда, очаровательная; пока старуха снова расставляет свечи на алтаре, он целует жену, умоляя о прощении. Они втроем идут домой; супруги молчат, а старуха жалуется на свои старческие немощи. Как она слаба! Ведь вчера, сидя на кровати, она почти лишилась чувств. И как забывчива! Ей дали переделать нарядный камзол фиалкового цвета из бархата, шелка и меха. И кто поверит ей, что она не знает, куда девала камзол! Что он исчез, а она, бедная, старая женщина, в полном отчаянии.

«Вот как!» — думает муж. Теперь невинность его жены ясна как день. И придя домой, он отдает швее камзол, в котором еще торчит иголка с ниткой. Убеждение в невиновности жены делает его щедрым, и он дарит пятьдесят франков этой верной и преданной особе.

А затем муж снова ложится в постель. В постель, но не для отдыха, ибо даже купец, обладая молодой женой, — не правда ли?..

И кто — не супруг же! — запретит доказавшей свою верность жене время от времени давать работу честной швее и даже самой относить эту работу к ней на дом?

Мои дорогие ученики, на прощанье выслушайте мораль сей басни; мой друг, аббат церкви Сен-Сюльпис, который не захотел отречься от своего бога и которому поэтому мастер Самсон[12] выбрил сразу и подбородок и тонзуру, — мой друг не раз говаривал: «Истинный брак не может быть уничтожен ни разводом, ни разрывом». Спокойной ночи, господа. Когда будете спускаться по лестнице, посветите себе сами; у меня нет лакея, с тех пор как я прогнал последнего за неопрятность. Разве здесь найдешь порядочных лакеев?!