Радуга

Спел бы еще, но слов больше не знал... В тот же день Напалис, по наущению отца, потребовал у Кряуялисовой Евы, чтобы она опять стала платить ему дань яйцами, потому что не завтра так послезавтра большевики в Кукучяй придут и ее родителей пустят с сумой, а всю их землю, скот и птицу раздадут босым да голым. Ева до этого дня может искупить свою вину перед Напалисом. Напалис пожалеет ее и вместе с родителями приютит под своим крылышком, потому что большевики очень любят представления и цирк. Так что Напалиса и его дрессированных птиц ждет счастливое будущее. Неважно, что ворон покамест не пойман. До поры до времени Напалис удовлетворится индюком ее отца, которого он окрестит Гитлером и научит воевать против одной галки и трех воробьев.

Далеко за полночь заседал сейм босяков в избе Кратулиса, обсуждал, будет у Литвы независимость, когда большевики придут, или нет. Умник Йонас утверждал, что теперешняя независимость — чистый пшик. Босякам главное работу получить да приличное за нее вознаграждение, чтобы дети и бабы были сыты.

— Погоди! Стой! А тебе разве не важно, Умник, в какую школу твой Каститис пойдет? На каком языке будут говорить? Какую веру исповедовать? — кричал Петренас, которого поддерживал Кратулис.

— Ты, Винцас, забываешь, что русские нынче не те, которые на нашей памяти были. Они, брат, по миру не с царскими орлами идут, а с красным флагом.

— Большие народы маленьких никогда не понимали и не поймут, Йонас.

— А я тебе говорю, Винцас, что учение Ленина...

— Учение учением. Ты мне скажи, как будет.

— Если судить по моему радию, в России теперь все народы в равенстве живут.

— Радия она есть радия. Каждый по радии прихорашивается. Ты мне говори, как будет.

— Пристал ты как банный лист, Винцас. А ну тебя к лешему. Пойдем лучше к фельдшеру Аукштуолису. Он тебе мигом разъяснит политику Ленина...

— Пойдем!

Не менее жаркие дискуссии проходили в сейме босых баб у Чюжасов, где Розалия выкладывала слушательницам, как по писаному, что в России большевики баб уважают и любят, что казенную работу им дают и жалованье платят вровень с мужиками.

— Не верю. Убей, не верю! — возразила Петренене.

— Я тебе по-литовски говорю, что Йонас мне говорил: в России мужики и бабы в равенстве живут.

— Вот это и плохо! Чем равенства больше, тем бабе тяжелее. Запомни, на наших руках — дом, дети. Кто будет детей кормить да обшивать, кто молитве учить?..

— Йонас говорит, в России большевистские власти облегчают житье бабам. Детей в детские сады сгоняют, задаром кормят, обстирывают и учат.

— Иисусе. Вот порядок!

— Погоди, дуреха! А чему же учат большевики детей в этих ихних садиках?

— Азбуке.

— А закону божьему?

— Зачем спрашивать? Будто сама не знаешь, что большевики безбожники.

— А на что, ягодка, простому человеку азбука, ежели молитвенники не нужны будут?

— Чего не знаю, того не знаю. Йонас...

— А я тебе лучше Йонаса скажу: если большевики баб любят и уважают, то не могут они жить без веры.

— Йонас говорит, что в России и бабам разрешается в бога не верить.

— Спаси и сохрани! Мужик неверующий — еще половина черта, а уж баба безбожница... Не приведи господи. У твоего Йонаса, ягодка, в голове помешалось от этой проклятой радии.

— У твоего Винцаса клёпка давно отлетела, и то я ничего не говорю. Ты лучше скажи, как вы, такие скупердяи, век доживаете под одной крышей?

— Как сама видишь, ягодка. Только детей на старости лет никак смастерить не можем, как вы с Йонасом.

— Кто того не знает, что ты с молодости умелица дремать, да не умелица полотна ткать.

— Хо-хо!

— Хи!

— Ведьма! Я настоятелю скажу, какую ты ересь распускаешь вместе со своим безбожником.

— Беги! Чеши, как нашкодившая кошка!

И побежала Петренене в настоятелев дом к Антосе...

В доме Валюнене Аукштуолис разъяснял учение Ленина, а в костеле настоятель Бакшис, поправившись после болезни, начал говорить проповеди.

Один убеждал, что разумные люди сами должны создать на земле рай, в котором не было бы эксплуатации, другой провозглашал, что без помощи божьей, без церковного учения люди могут создать на земле лишь ад; один говорил, что коммунисты несут босякам спасение, другой — что погибель; один восхвалял Москву, другой — Рим, и оба убедительнейшими примерами подтверждали свою правоту; один обвинял церковь, что та от древности до наших дней несет свой крест через кровь и трупы, другой предавал проклятию всех отщепенцев и еретиков, а больше всего — русских большевиков, которые не только убивают да гноят в тюрьмах иноверцев, но и друг друга режут.

Вот и пойми ты, простой человек, на чьей стороне правда. А тут еще как-то под вечер два изголодавшихся польских солдата приблудились. Оба по-литовски калякали, вот и попробовал доброволец Кратулис у них узнать, почему польская армия так недолго перед немцами держалась. Один из солдат низко голову опустил, а другой со злостью ответил:

— Посмотрим, братья, как долго вы выстоите перед этой силой сатанинской.

— Так почему русским не сдались?

— Мы — верующие. Льнем к католикам, у которых есть пока еще независимость, — ответил молчаливый солдат и улыбнулся с хитрецой.