Радуга

— Кто ты? — спросил Болесловас, усевшись на кровати и ничего не видя в потемках.

— Анастазас. Тринкунас.

— Какой леший тебя сюда принес?

— Беда, начальник.

— Я болен. Разве не слыхал? У меня бред!

— Прости меня, начальник.

— Что стряслось?

— Я пани Милду утопил.

— Приснилось тебе.

— Ей-богу.

— Катись к дьяволу. Ты пьян!

— Я для храбрости принял...

Господин Болесловас чиркнул спичкой и оторопел. Перед ним сидел не Анастазас, а настоящий черт! Чумазый, в тулупе навыворот.

— Анастазас, давай начистоту — ты опять сдурел?

— Малого не хватает.

— Уходи вон.

Но Анастазас обнял ноги Мешкяле и, точно блудный сын родному отцу, стал выкладывать все как есть. После сватовства он еще глаз не сомкнул, потому что едва зажмурится, а Милда — тут как тут, обратившись в змею. И такое начинает вытворять, то пристает бесстыдно, то жалит, что волей-неволей из кровати выскочишь и чертовскую упругость из чресел выгоняешь, бегая по амбару Блажиса, будто жеребец, за которым гонятся слепни. Блажис попробовал его чесночком пользовать, свою дочку Микасе вечерами присылал мокрым полотенцем поясницу тереть — ничего не помогло. Еще хуже стало. Хоть возьми и эту самую Микасе живьем проглоти... Тогда мамаша, по совету свата, сбегала в Кривасалис и за десять литов купила у Фатимы секрет, что подобную бессонницу ее бабушка вылечивала, смешав мозги черного барана с золой волос снящейся бабы да мочой полосатой козы и отпаивая больного этим снадобьем три недели три раза в сутки перед едой по столовой ложке. Из черного барана она сама мозги извлечет (только надо глубокой ночью его в Кривасалис доставить), полосатых коз у людей тьма-тьмущая, а к пани Милде самому Анастазасу придется подобраться. Проще всего после двенадцати ночи, когда она одна-одинешенька приходит купаться в Вижинту возле того места, где, по словам бабушки Фатимы, живет водяной черт. Очень может быть, что пани Милда — старая ведьма, которой настало время омолодиться. Наверняка Анастазас — первая жертва этой сластены вдовы. Поэтому ему надо обрядиться водяным чертом да, прихватив с собой стригальные ножницы, навалиться на нее, голую, в реке и горсточку волос отстричь. Для своего здоровья, для ее позора и для вящей славы господней... Вот и вся подоплека, из-за которой Анастазас доставил в Кривасалис своего барана, а ночью в Пашвяндре просидел два-три часа в камышах, выдул бутылку сумасгонки и, когда госпожа Милда белым кустом в реке расцвела... О, господи! Как сквозь дым Анастазас помнит только, что бросился на нее на четвереньках, что она защищалась, пока, схлопотав ножницами под челюсть, не упала навзничь в воду, булькнула и больше не всплыла... Выходит, не ведьма она была. Выходит, баба — как все...

— Чего же ты от меня хочешь? — спросил господин Болесловас, решив лишний раз убедиться, не сон ли это.

— Хочу свой револьверт получить.

— Какой еще револьверт?

— Свой. Который господин Гужас тогда конфисковал, обозвав меня психом.

— Что-ты вздумал, Анастазас?

— Чем тюрьма или желтый дом, лучше пулю в лоб.

— Раз так смерти захотел, значится, иди и вешайся.

Но Анастазас твердил свое, потому что умереть хотел с честью, как положено шаулису. А кроме того, — да будет известно господину Мешкяле, — он готов отплатить добром за добро — увести с собой в преисподнюю кукучяйского песенника Йонаса Кулешюса, проклятый язычище которого уже столько лет сеет презрение к верховной власти, нации, местным шаулисам, полиции и самому господину Болесловасу. Пусть исполнится проклятие синебородого монаха хотя бы по отношению к этому гаду. Пусть снизойдут смирение и покой в сердца людские. Пусть стращают босяки своих детей именем Анастазаса во веки веков. И заплакал...

Вот когда у господина Болесловаса мелькнула мысль, что, взяв под свою опеку в эту критическую минуту Анастазаса, он навеки приобретет покорного и беспрекословного исполнителя своей воли. Много ли нужно усилий, чтобы натравить сейчас Анастазаса, к примеру, на кривасальскую куницу и ее подручного кабана Блажиса? Дай только боже выдумать серьезную политическую зацепку. Ну, скажем, что эти лукавые звери состоят в тайной террористической польской организации, цель которой — всеми силами вредить патриотическим пограничным силам литовцев. На этот вертел можно нанизать все беды Анастазаса, начиная с похищения винтовок и кончая этой ночью... Словом, напустить туману в башку этого олуха, чтобы при необходимости можно было ему сказать: «Анастазас, час мести пробил! Действуй! Но так, чтоб комар не пискнул, чтоб все концы — в воду! Помни, сейчас у нас с Польшей налажены дипломатические отношения».

— Почему вы молчите, господин начальник?

— Думаю, как тебе понятнее объяснить, значится, что самоубийство для шаулиса равнозначно измене родине. Вернув тебе оружие, я стал бы пособником предателя. На что ты меня толкаешь, Анастазас?

— Прошу меня простить. Об этом я не подумал, начальник, — простонал пристыженный Анастазас.

— А для чего у тебя голова на плечах, братец?

— Да у меня все перепуталось!

— Не бойся, распутается. Никогда не сожалей о том, чего не изменишь, значится.