Радуга — дочь солнца

А дома мать ругает. Бегаешь целыми днями. Воды некому принести. Попробуй жить в такой обстановке. Как же можно сидеть на месте в такое время?

Вечером Сашка пришел к Леониду. Во дворе на скамейке тихо сидела Лида.

Леонид выстраивал в ряд чурбаки от старых яблонь. Совсем недавно Иваново славилось своими яблоневыми садами. Но чрезмерно суровая зима сорокового года погубила старые сады. Яблони пилили на дрова.

Леонид взмахнул топором и, ударив по крайнему, самому тонкому и коротенькому чурбаку, расколол его пополам.

— Это Геббельс, — сказал он. — А вот толстый — Геринг, этот гладенький Риббентроп, а самый здоровый — Гитлер. Я его под конец оставил.

Два следующих чурбака Леонид одолел с небольшой передышкой. Зато последний, очень суковатый, никак не поддавался.

— Дай мне Гитлера, — попросил Сашка.

Минут пять он долбил топором изо всех сил, но полено только, глубже уходило в землю.

— Надо поставить на что-нибудь твердое, — посоветовала Лида. — Да с другого конца попробуй.

Сашка примостил «Гитлера» на плоский камень и начал с другого конца. Но и это не дало результата. Сашка отдохнул немного и снова замахнулся. Полетели щепки, топор соскользнул и хватил по камню.

— Так и знал, — огорченно сказал Леонид. — Смотри, какую зазубрину сделал.

— Не беда. Войны без потерь не бывают. Пусть полежит, — кивнул на чурбак Сашка, — расколем, я свой топор принесу, потяжелее.

Подсели к Лиде на скамейку. С реки наползал туман. Повеяло сыростью, и было очень тихо. Коров уже пригнали, темнело, и пахло парным молоком. Неужели в самом деле где-то идет война?

— В Рузе наши водокачку взорвали, — вспомнил Сашка. — Говорят, камни на полкилометра летели.

— В магазин хлеб перестали привозить, — сказал Леонид.

— Ну и правильно, — одобрил Сашка. — Хлеб фронту нужен, а мы и так проживем, на картошке.

Лида сидела молча, укутав плечи шерстяным платком. Смотрит в сторону, на лоб упала прядка светлых, коротко остриженных волос.

— А ты чего молчишь? — вдруг накинулся на нее Сашка.

— Так, — тихо ответила Лида.

«Чудная она какая-то стала, — подумал Сашка. — Войны боится, что ли? Или жалеет, что с матерью не уехала?»

Через два дня из Ленинграда пришла короткая телеграмма. Мать требовала, чтобы Лида немедленно ехала домой.

Лида стала собираться. Попрощалась с речкой и с гладкой березкой у окна, прошла из конца в конец по всей деревне и вспомнила про Сашку Бутусова. Он в этот день держался подчеркнуто вежливо и только глаза отводил в сторону.

А когда стали прощаться, неожиданно попросил:

— Не уезжай. Я тебе правда спицы в велосипед вставлю. И восьмерку выправлю.

Что-то похожее на отчаяние было в его голосе, и Лиде стало жалко его.

— Мы еще встретимся, — пообещала она, но Сашка ушел не поверив.

Три дня Лида томилась на забитых московских вокзалах. Везде были военные. И поезда подавали только для военных. Лида даже перестала подходить к кассам. Последнюю ночь она просидела на чемодане в переполненном зале ожидания и с первым пригородным поездом уехала обратно в деревню.

Вечером она уединилась в палисаднике, тоскливо глядя на реку, где низко над горизонтом холодно поблескивала алмазная Венера.

Здесь ее и нашел Сашка, сам не зная зачем бродивший на этом конце деревни.

— Лида? — осторожно, еще не веря и думая, что обознался, позвал он. А когда она повернула голову, радостно вскрикнул и перелетел полутораметровый забор.

— Разве ты дома? — бестолково спрашивал он и порывисто прижимался лицом к ее ладоням.

Глава четвертая

Сашка сдержал слово. В Лидином велосипеде была выправлена восьмерка и вставлены новые спицы. Но лето прошло, и было не до катанья. Сентябрьская грязь затопила деревню, дорога просыхала только к обеду, а по вечерам совсем некстати расчищалось похолодавшее небо, и тогда в вышине был слышен прерывистый гул идущих на Москву вражеских бомбардировщиков.

Фронт приближался. Уже догорели деревянные корпуса дома отдыха «Пестово», и теперь в задымленной березовой роще на берегу прозрачной Рузы зловеще торчали только черные трубы пожарищ.

Вечерело, когда Лида, прихватив велосипед на случай дальней поездки, подходила к сельсовету. Ее уже знали во многих окрестных деревнях как неутомимую связную. Если нужно было кого-нибудь срочно вызвать или передать повестку, она ухитрялась ездить даже в самую темную ночь. Правда, после этого велосипед приходилось отдавать Сашке в ремонт.

В сельсовете громко разговаривали. Боясь помешать, Лида тихо присела на скамейку у бокового окна. Но председатель уже заметил ее.

— Придется тебе и сегодня подежурить, — сказал он и, когда Лида кивнула, снова повернулся к сидящему напротив человеку. Лида узнала в нем хромого Липатыча. Был он невысок, сухопар, с широким носом и запущенной рыжей бородкой:

— Ну, так как же, Липатыч? — спросил Громыхалин, откидываясь на спинку стула и расправляя под ремнем складки да гимнастерке.

— А вот так, как есть, — так же неопределенно ответил Липатыч и покосился на Лиду. Видимо, не хотел разговаривать при посторонних.

— Ты мне прямо говори, — повысил голос Громыхалин. — Будешь платить налог или нет?