Радуга — дочь солнца

А наутро нанял у заводской подрядчицы Жучихи сорок лошадей и отправил в Пермь за товаром. Через месяц лавки торговали по-прежнему.

Гораздо больше огорчений принесла Фирсу Нилычу единственная дочь Марина. В прошлом году она окончила гимназию. Фирс Нилыч сам ездил за ней на вокзал. Весна стояла поздняя. В июне цвели яблони, черемуха уже не пахла, а густо роняла на дорогу увядшие лепестки, серые от заводской сажи. Фирс Нилыч думал о дочери, и думы эти были горькие. Он видел, что становится ей чужим, и порою даже жалел, что отдал ее в гимназию.

Пришел поезд. У Марины был усталый вид. Она похудела и, как показалось Фирсу Нилычу, стала серьезней. Закрытый ворот коричневой гимназической формы на похудевшей шее лежал жестким хомутиком. «Слава богу, отучилась, — подумал Фирс Нилыч, — дома поправится». Проводник вынес из вагона две большие связки книг. Фирс Нилыч покачал головой и молча полез в тарантас.

Стол к обеду накрыт был наверху, в гостиной. Только что вымытые полы казались скользкими и были прохладны. Незадолго до приезда дочери Фирс Нилыч обставил гостиную новой ясеневой мебелью. С нее сняли чехлы и очистили от пыли. Но Марина ничего этого не заметила. Она обежала комнаты, распахнула все окна и задержалась только у пианино, выписанного для нее из Петербурга. Медные подсвечники, вделанные в переднюю стенку, отливали солнечным блеском. Марина подняла крышку и несколько раз небрежно ударила но клавишам.

Подали обед. Фирс Нилыч принялся молиться и делал это дольше обычного, чтобы напомнить дочери, что она в отцовском доме, где все остается по-старому. Марина с улыбкой следила за отцом. И, словно подчеркивая свое безразличие, она, потягиваясь, подошла к столу.

— Бога-то все равно нет.

У Фирса Нилыча на полпути остановилась рука, сложенная для крестного знамения. Первой его мыслью было пойти в сарай за ременными вожжами, но, посмотрев на дочь, он только оторопело попятился.

— Образумься, глупая, — жалобно сказал он.

Марина не ответила. Облокотясь на спинку стула, она глядела в окно. Тихая улыбка еще освещала ее матовое, без румянца, лицо. И какое-то новое, отчужденное выражение этого лица безошибочно подсказывало Фирсу Нилычу, что дочь окончательно вышла из-под отцовского влияния.

— Господи, вот бы мать-покойница посмотрела, — прошептал Фирс Нилыч и, ссутулясь, поплелся к двери.

Обед не состоялся. Марина ушла в свою комнату и весь вечер провозилась с книгами.

Ночью Глотову не спалось. Было слышно, как наверху ходит дочь и переставляет по-своему вещи. Вот что-то упало и разбилось. Наверное, ваза. Экая нескладная. Не бережет. Не сама заводила, отцовское губит. Не жалко ей. Фирс Нилыч вздохнул. Наверху затихло. Стало слышно, как в закрытые ставни скребется ветка тополя.

«Замуж отдам, — внезапно решил Фирс Нилыч. — Пусть муж с ней управляется». Он сразу успокоился и вскоре заснул.

Из немногих знакомых, вхожих в дом Глотова, особым его расположением пользовался управляющий заводом, пожилой вдовец Авдей Васильевич Савелов. Ему Фирс Нилыч прощал даже подтрунивание над своей приверженностью к богу. Не прощать было нельзя. Савелов — человек нужный.

В обычное время Савелов редко бывал в доме Глотова и даже как бы пренебрегал купеческим гостеприимством. И только когда приезжала Марина, он заходил и подолгу просиживал в гостиной, ведя с девушкой неторопливые беседы.

Фирс Нилыч махнул на все рукой и решил сам поговорить с Савеловым. Разговор начался с нехитрого дипломатического приема. Сам, мол, знаешь, Авдей Васильевич, товар наш на полках не залеживается, но, как говорится, дорого яичко ко христову дню, и так далее в том же духе.

На другой день Савелов пришел с букетом цветов, в перчатках и шляпе. Полное бритое лицо его с умными желтоватыми глазами было торжественно и чуть-чуть печально. Он волновался как юноша. Фирс Нилыч за спиной Савелова мелко крестил дверь, когда тот входил в комнату Марины. Марина громко читала стихи:

Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре.
О, не грусти, ты все мне дорога.
Но я любить могу лишь на просторе,
Мою любовь, широкую, как море,
Вместить не могут жизни берега.

Ее голос был слышен еще долго после того, как за Савеловым закрылась дверь. Он вышел бледный и еще более печальный. Вслед за ним в дверь гулко ударила книга. Фирс Нилыч спрятался за портьеру.

С этого дня Фирс Нилыч перестал подниматься на верхнюю половину. Марина целыми днями лежала на диване у открытого окна и читала. Потом ходила по комнатам, сжав ладонями виски, и пила порошки от головной боли. А в душе Фирса Нилыча не проходила тревога. Она мешала спать по ночам и путала привычные слова молитвы. В эту осень в его удивительно сохранившихся волосах пробилась седина, и уже никому не казалось, что старый седобородый купец носит черный парик.

Позднее произошло событие, которое окончательно подорвало здоровье Фирса Нилыча.

2