Радуга и Вереск

Падая, он остался ногами в стременах и тащился на боку лошади, расцвечивая снег алым. Николаус метнулся следом, чтобы поймать эту лошадь, но казак выпал из стремян, и лошадь, освобожденная, ударила прочь. Тут шляхтича настигла плеть другого казака. Он оглянулся и увидел его оскаленное лицо. Это был тот казак с круглыми глазами. Еще мгновение — и он выхватил саблю. Николаус бросился перед лошадью, запряженной в сани, забежал за нее, прильнул к ее горячему боку. Сабля свистнула позади.

— Гадина польська! Йди сюди!! До мене! — люто заорал казак.

Николаус кинулся прочь. Казак — за ним. Шляхтич слышал прямо за спиной жаркое фырканье лошадиных ноздрей. Но тут из снежного вихря вылетел саврасый с пестрой гривой.

— На абарону! — крикнул казаку Бунаков, стараясь его остановить.

— Геть з дороги, виблядок!

Но еще на несколько мгновений жизнь Николауса была спасена, и он кинулся, что было сил, в лесную чащобу. Следом — казак.

А на дороге средь леса шла схватка. Бухали выстрелы, и уже скрежетала сталь, закипела рубка. Из леса высыпали какие-то люди, кто конный, кто пеший, в шубах и кафтанах, в нагольных тулупах, бараньих и дорогих куньих и лисьих шапках. И сразу трое таких оказались на пути Николауса. Он остановился, дико глядя на них, — только согнулся, как мимо просвистел чекан, с хрустом вонзился в мерзлый березовый ствол. Да тут на его счастье сквозь еловые лапы выломился тот казак лютый, круглоглазый, вислоусый, и один из нападавших свалился с раскроенной сабельным стремительным, как ветер, ударом башкой. Из башки его как будто кишки вылезли. Казак наскакал на другого, поднял лошадь на дыбы, но мужик тут и воткнул в большое лошадиное брюхо рогатину, и оглушительный рев вырвался из глотки лошади, так что все в этом лесу как будто на миг онемело от животного, да, животного, из живота идущего ужаса.

Но снова уже кричали люди, раздирали стылый воздух выстрелы, звенела сталь. Казак пал в снег, не успев вытащить ногу, но в падении ткнул мужика прямо в заросшее бородой лицо и раскроил рот от уха до уха. Будто вырыгивая красный смех, тот мужик лежал на спине, еще сотрясаясь от жизни… уходящей жизни… Николаус быстро озирался. Третий нападавший исчез среди стволов и лап. Николаус кинулся к той березе, схватился за топорище и рванул на себя, обернулся. Казак со стоном и проклятьями пытался вытащить ногу из-под лошади…

Вот — сейчас! Этого молодой шляхтич еще никогда не делал. И он кинулся вперед, набрав воздуху, подтянув живот, оскалившись и, кажется, рыча. Казак обернулся, высунув от усердия и отчаяния язык. Глаза его стали еще круглее, страшно побелели, он попытался защититься саблей, но лишь разрезал сермягу на груди Николауса, и в тот же миг чекан с таким же мерзлым хрустом проломил казачью голову, точнее казачье лицо, с каким давеча вонзался в березу. И глаза казака вылетели на обе стороны.

Николаус смотрел на него, тяжко дыша, еще горя сильной злобой, содрогаясь от нахлынувших откуда-то сил. С усилием он выдрал чекан из казачьей головы, обернулся. Хотел было уйти, но опомнился и наклонился над телом, попытался разжать руку казака, сжимавшую саблю, но не удалось, и тогда он рубанул чеканом и раз, и другой. Но и отрубленная длань не разжимала пальцы. Тогда он стащил с окровавленной головы меховую шапку и напялил ее поверх своей драной войлочной шапчонки, найденной еще в землянке у Готтлиба Людвиговича Егорова. Помешкав, он принялся сдирать с обезображенного трупа меховой кафтан, кушак, ремни с коробками под порох, пули, взял и нож, из седельного гнезда вынул пистоль.

Тут с шумом с еловой лапы рухнул снег, всхрапнула лошадь, кто-то наехал сюда.

— Гатовы? Айда далей! Там у іх сані поўным-поўныя! Усё наша![241] — хрипло крикнул всадник.