Радуга и Вереск

Саврасый одолел поляну и вошел в лес заголубевших сугробов, теней, ярко зазеленевших лап еловых. Лес как будто повышался, редел. Снова попалась поляна, потом другая, и впереди весело вспыхнули сосны бора на горе. Николаус поднялся туда и оглянулся. Перед ним расстилалась великая лесная заснеженная равнина. Глядя на солнце, он примерно представлял, где сейчас добивали казаков и стрельцов и уже, верно, грабили обоз… Сильно же удивятся лихие те люди, сорвав рогожи с одних саней, с других, с третьих… А здесь уже ничего не было слышно, ни криков, ни стрельбы… Но вот как будто звук выстрела и долетел. Надо уходить отсюда дальше.

Николаус смотрел направо. Туда ему и держать путь. Но как? Выезжать ли на ту дорогу? Там и столкнешься со стрельцами или казаками или черт знает с кем. Может, двигаться только ночью?

Затрещали сороки.

Николаус разглядел их, перелетающих с дерева на дерево в жемчужной солнечной снежной пыли.

Не слезая с саврасого, он ножом нарезал с сермяги полос и крепко обвязал рану поверх штанины. Рана ныла, но еще сильнее саднило разбухшее лицо, один глаз совсем заплыл. Николаус повырывал иголки из кожи. Хотел было тронуться, но решил подождать еще, дать отдых саврасому. Без него — смерть в этих снегах искрящихся. И, наверное, еще поэтому шляхтич боялся даже слезть с него, так и сидел, прижимая ноги к бокам коня и чувствуя благодатное идущее от них тепло. После горячки драки, бегства шляхтич начинал зябнуть. Хотя кафтан окровавленный и был хорош, на меху. Он запахнулся получше и перевязал кушак. Посмотрел — в гнезде у седла торчала рукоять пистоля. И другой у него был еще.

…Снова долетел звук выстрела.

Нет! Надо уходить дальше.

— Давай, саврасый, — пробормотал шляхтич и, подумав, добавил: — Давай, Саўрасаў.

И добрый сильный конь пошел по снегу вниз с горы, в сторону Smolenscium’а.

Саврасый знал куда шел — и вот перед ними дорога. Николаус присмотрелся: следы саней, копыт. Кажется, та самая дорога на Москву? Помешкав, он направил саврасого в противоположную сторону и ехал, пока не услыхал что-то… Прислушался. Явственный топот и голоса. Гнать уставшего саврасого вперед было заведомо проигрышным делом. И Николаус остро смотрел по сторонам. Увидел прямо возле дороги поваленное и занесенное снегом дерево, огрел саврасого — и тот напружинился и перескочил, попав сразу в густые маленькие елки, с которых посыпался снег. Николаус направил саврасого в чащобу, дальше, глубже… Остановил, взялся за пистоли, прислушиваясь. По дороге проскакали какие-то люди, он их только слышал, не видел.

34. В снегах

Весь морозный солнечный голубой день плутал шляхтич в снегах и лесах, пробираясь за солнцем, ведь туда оно и шло, куда ему надобно было, — west[242].

Под вечер он чувствовал усталость и голод. Надо было что-то предпринимать. Саврасый устал порядочно. Однажды где-то за лесом послышался лай и дымом пахнуло, но, разумеется, ни о каком гостеприимстве для шляхтича здесь и речи быть не могло, и он поехал дальше, мимо. Гостеприимство здесь одно — вилы да дубина. Можно было и налететь на жилье с двумя пистолями-то и с доблестью шляхетской, вытребовать фураж, хлеб. Но еще неизвестно, кто там стоит и сколько мужиков живет. Заснешь под их кровом — в крови и потонешь.

И Николаус двигался дальше, уже одолев по льду, наверное, ту речку, у которой обоз ночевал.

Путь он держал на west, а вдруг выехал на берег уже другой, большой реки. Смотрел с высокого берега. Это был, несомненно, Борисфен.

По нему-то верней всего и ехать дальше. Мимо Смоленска уж никак не пройдешь.

Ну да, и посты Шеина никак не минуешь, а там и его мосты со стрельцами в избах. И дальше таборы на горах.

…Думай не думай, а саврасому необходима поблажка. И Николаус поехал в лесок недалеко от Борисфена. Выбрал укромное место среди молодых елочек, высоких сосен и берез, слез с коня, привязав его к дереву. На ногу наступать было больно, и он ее подволакивал. Рубил лапы чеканом. Лапами огромными он укрывал саврасого, чтобы тот не простыл, вместо попоны.

А сам?