Радуница

– Я читал твои статьи, сынок! Про теплоход, про Мишку Длинного, про нас, алкашей… Красиво пишешь! Я ведь тоже в юности стихи сочинял. Вот послушай-ка:

Шёл я лесом-камышом,
Встретил бабу голышом…

– Это я насчёт первой любви, – информирует дядя Лёня. – Меня даже в районке печатали! А потом не до стихов стало, в рот бы они не брякали…

После обеда приходит его любимая «доча», вынимает из баночки с водой вторую кисточку. Ногти очень грязные и подкрашены дешёвым, уже отколупавшимся лаком. Чёрные великоватые джинсы подвёрнуты с запасом года на три вперёд. Простенький старенький свитерок вышаркан на локтях. Кроссовки из кожзаменителя потрепались, в местах носочных сгибов образовались дыры, в которые видны босые ноги. Девочка учится в восьмом классе. Про неё говорят, что у неё «чёрная рука», потому как вроде бы украла кошелёк, когда в клубе была репетиция.

Репетировать Танюхе есть что. На всякий праздник она выступает в хоре, темнея среди других ребят пепельным лицом. Или поёт одна тихо-тихо, безо всякого отношения к тому, о чём поёт, и даже без какой-либо способности к пению. Но вместе с тем в зале грустно, как будто ненастной весенней ночью чахнет в лесу подсечённая берёзка, а из неё каплет на сухие прошлогодние листья. И по всему видно, что Танюха только потому на сцене, что её приставили к этому делу, недолго поискав глазами в классном журнале, а она приняла как должное. Так вообще дети из бедных семей с малых лет безропотно терпят всё, что бы им ни преподнесла жизнь, к добру – благодарны и отзывчивы, и если к ним с добром, то охотно участвуют в разной самодеятельности, куда обихоженных ребятишек калачом не заманишь. Та же Танюха каждый Новый год – тоненькая снегурочка с ватным снегом на воротнике и с большими голодными глазами…

Взрослое и детское вместе:

– Пап! Мы с мамой всё приготовили, ждали тебя поисти, даже мультик посмотрели… А ты не пришёл!

– Т-твою мать! И мультик без меня посмотрели?! – огорчается дядя Лёня. – Теперь плакать буду…

Уходит на обед. Танюха остаётся за него. Корпит, как пчёлка, в шевелящейся тени акации, потому что солнце, неясно выглянув, – уже за кустом, и ветром качает ветки. Рассказывает словно сама себе (о прошедшем мимо мужике), но с поразительным участием к событию, о котором в песне не скажут:

– Он, этот мужик, у дяди Валеры всё варенье съел! Мы с Лёхой (ну, моим двоюродным братом) сели пить чай, а варенья нет. Я варенье приносила из дома! Этот мужик ночует у себя, а днём околачивается у дяди Валеры. Взял и сожрал моё варенье! Я ему высказала (ну, обозвала его), а он меня толкнул. Я говорю: «Слышь, ты?!» Он погнался за мной, а мы с Лёхой убежали. Хотели ему окошки ночью пошибать, а чё-то не стали. Ему всё равно кто-то окошки пошибал! Лёха говорит, что это он…

4

Нынешней зимой жену дяди Лёни госпитализировали с подозрением на туберкулёз. Он на другой день собрал котомочку и поехал к ней. Что уж он увёз, а только вечером на остановке котомочки не было. Стоит у пивного ларька и возится рукой в кармане, словно щипает мякиш. Вязаная шапочка, китайская дублёнка, грубая и тяжёлая, а на ногах, как у многих, – «дутыши» на толстой (как раз для Севера) подошве и с неконтактирующими между собой ремешками на липучках…

Но главное у дяди Лёни – шарф! Настоящий, шерстяной. На пару витков вокруг шеи, да ещё и с гаком. С размытым рисунком в виде ёлочек и чего-то ещё, в чём безошибочно угадываешь нечто милое, старинное и вместе с тем недавнее, когда мороженое стоило семь копеек, по телевизору показывали «Зигзаг удачи», а наши побеждали в биатлоне, и у каждого имелись лыжи «Быстрица» (сорт второй) или даже «Карелия» с отслоившимся на носке пластиком, перемотанным изолентой, и так хорошо было по воскресеньям, иногда всей семьёй, ходить на них в лес…

– Да я, сынок, никогда не беру здесь пиво! – оправдывается дядя Лёня, когда рука, выплыв, не приносит ничего, кроме денег на проезд. – Тот раз купил, а на дне волос. Обычный, человечий! Разливщица через котёл без трусов прыгала…

Смотрит на беговые лыжи с туземским названием.

– Кому? – А когда говорю, что себе, как бы между делом справляется, какая им теперь цена.

И по искреннему неведению (которое он, впрочем, старается не афишировать) нечаянно догадываешься, что приобретение вещей, не вхожих в число физически необходимых, давно перестало быть частью дяди-Лёниной жизни.

– Много! – отвечаю и со стеснением называю стоимость лыжного комплекта, равную среднему месячному заработку жителя посёлка.

– А чё много-то?! – размашисто, а у самого – ноль в загашнике. – Надо доче купить…

Про жену не распространяется. Рассказывает, что ездил в Москву, гулял по Красной площади и там его «чуть не прокатили на кожаном мотороллере».