Радуница

И раньше у дяди Лёни были неровные отношения с властью, а после этих слов и вовсе мечтают, чтобы во время сходов его не было. И он тоже после каждого собрания желает, но уже вслух и не экономя слов, чтобы этих ещё лет пять в посёлке не было. И у них – у дяди Лёни и власти – всё это чудно получается: взаимно не быть там, где их меньше всего хотят видеть.

2

Дяде Лёне – шестьдесят с припасом. Сам пришлый: шёл-шёл от Байкала к Амуру, тараня бульдозером тайгу, но однажды устал и махнул товарищам рукой: «Дальше – сами!»

С ним устала малярша-штукатурша, выглядывая из-за спины виноватыми счастливыми глазами. С ней темно, а вот он родом из Матёры, что на Ангаре. Деревня захлебнулась в водах Братской ГЭС, и дядя Лёня её никогда не видел. Его отец, Пётр Петрович, от своей руки спалил родную избу, вытребовал в сельсовете компенсацию и был таков. На чужбине, в отстроенном для переселенцев посёлке, в котором обретался первое время, он и посеял сына, а самого заусило по Союзу.

Дядя Лёня недалеко ушёл от отца. Окончил восемь классов, ремеслуху, отслужил на Дальнем Востоке. Но дома сгодиться не захотел, и со всеми двинул на Север, где нефть, БАМ и Майн Рид. Оказался в бригаде Бондаря незадолго до легендарной встречи с бригадой Варшавского на разъезде Балбухта. Потом вкалывал на линии Тында – Беркакит. В перестройку отмотал плёнку назад, вернулся, где уже был, и обосновался в молодом посёлке на Лене.

И тут же оброс подробностями.

Например, болтают, что есть у него альбом с фотографиями, на одной из которых он (между прочим, абсолютно голый) забрался на крышу теплушки и, козырьком приладив ладонь ко лбу, смотрит в ясную даль. На оборотной стороне надпись: «Куанда, 1984 год». Так ли оно на самом деле или нет, наверняка не скажешь, ведь никто этого альбома не видел, только слышали о нём со слов хозяина. А говорить он мастак. Мелет много и в жилу. И никогда не врёт!

Вообще, разное в нём совмещается и лежит заподлицо, как тёс на крыше. Глядя, как дядя Лёня идёт по посёлку и со всеми приветливо здоровается, невозможно представить, что ещё вчера он медленно, словно раненый зверь, брёл за женой по улице, иступлённый и всклоченный, и страшно шептал:

– Наташка-а-а?! Я тебя зар-р-режу! Куда девала?!

На что жена, проворно уходя от него с оттопыренным рукавом, отвечала:

– Никуда я не девала! Ты её давно выпил!

Он не верил:

– Дева-а-ла!

И уже тише, спокойнее обещал:

– Я тебя зарежу, Наташка-а…

И наоборот, когда сосед стал гонять жену и, догнав, пнул в живот, дядя Лёня проявил самое настоящее сочувствие, и на другой день (вероятно, измучившись тем, что мужик бил бабу, да ещё так подло и жестоко) предложил меру противодействия:

– Давай я его, козла, порву на портянки?!

Но так-то не видно, чтобы задирался. Как и многие мужики, он любит «чтоб по справедливости!» И когда ему назовёшь имя одного деревенского, сообщив о нём какую-нибудь штуку, дядя Лёня (в случае владения им неким неизвестным для тебя знанием об этом человеке) тут же поправит, но не из вредности, а всё во славу той самой справедливости:

– Вася-то?! Ха-а, Ва-а-ся… Пьяный всю деревню поит, а трезвый кучу навалит, дак ещё палкой поковыряет: то ли выдал? Может, в хозяйстве пригодится?!

Но сам, занимая деньги, справедливости в отдаче не всегда придерживается, и первые разы пунктуально возвращает, а потом слагает с себя обязаловку, надумав о займодавце много и всё таким образом, что деньги тому вроде бы и ни к чему.

Частью это непостоянство объясняется тем, что денег у дяди Лёни почти никогда нет, а те, что время от времени появляются, утекают сквозь пальцы.

С чего бы ему разбогатеть?

Как закончил комсомольскую стройку, так сменил дюжину профессий, но ни в одной больше не нашёл себе должного применения, нигде со всем своим вчерашним не смог притереться, а со всем сегодняшним так и остался в контрах. Он словно заступил за финиш с развевающейся поверху атласной ленточкой, на которой написано крупными буквами:

КЕМ БЫ ТЫ НИ БЫЛ, ЧЕЛОВЕК –

РАБОЧИМ ИЛИ КРЕСТЬЯНИНОМ, –

ЗА ЭТОЙ ЧЕРТОЙ ТЫ НИКОМУ НЕ НУЖЕН!

МЫ РАДЫ, ЧТО ВСЁ ТВОЁ ДОГНИВАЕТ В МОГИЛЕ

С ПЯТНАДЦАТЬЮ КРЕСТАМИ В ГОЛОВАХ!

БУДЬ ПРОКЛЯТ, НЕСЧАСТНЫЙ СОВОК!

УРА!!!

Последним оплотом стала угольная котельная, на которой дядя Лёня работал истопником. И всё бы куда ни шло, даже держал хозяйство – корову и бычка. Косил на той стороне Лены, у ручья. Зимой – по льду – вывозил…

– Сынок подставил: стукнул у начальника крутую тачку, а сам слинял к бабке в Нижний! Зво́нит: так и так, папа…

Зарезал бычка. Но с того раза пошло-поехало! Из детей при нём после бегства сына осталась дочка-школьница, которую он трезвый, пьяный ли, а называет не иначе как «доча».

За неё и пострадал.