Радуница

– Ладно тебе, дядь Сань! – Бугор – отец Лёхи – сдвинулся, высвобождая место на доске. – Присядь, отец, выпей за праздник!

– Противно мне пить с вами, с алкашами! – не утерпел Иван Матвеевич.

– Э-э, дед! Где алкашей надыбал?! – дёрнулся парень, тот самый – жилистый, который призывал «не бараголить». Он всё это время молчал, сцеживая слюну себе под ноги через забранную в рот соломинку, и был этим очень увлечён.

– Мальчики, только не ругайтесь! – закуривая тонкую сигарету, с выражением вздохнула одна из пигалиц, русоволосая девчонка лет девятнадцати.

Другая, полненькая, у которой сползла на плечо тесёмка лифчика, согнутым мизинцем сорвала с пивной бутылки чеку. Запрокинув голову, приникла к горлышку красным ртом.

– Есть, Верка, сигарета? – отпав, попросила напарницу, но заметила на себе бурящий взгляд Ивана Матвеевича. – А ты чё, Мазай, зенки пялишь? Я за просмотр вообще-то баксы беру!

Покатилась со смеху, отхаркнув семечки помидора.

– Не ополоилась? – с улыбкой спросил Иван Матвеевич.

– Чё?

– Я, мол, не напрудила в штаны, от смеха-то?

– Ты – старый пень! В натуре, чё пургу гонишь? – она смышлёно шмыгнула носом. – Он что, так и будет меня гнобить?! А-а, крокодил Гена?

– Зачем, Надюх? – пожал плечами смуглый, Гена. – Батя рамсы попутал. Не на тех, короче, пасту давит… Слышь, пенсия?!

Всё, что болело, нарывало весь этот долгий день, прорвалось в Иване Матвеевиче от одного слова, будто в душу его, смётанную из сушняка, сунули горящую спичку, и она, душа, сразу взялась, взнялась выхлопом дыма и пламени и пошла пластать в обветшалую кровлю, да так, что уже на первых порах стало ясно: конец. И он, сам не ожидавший от себя такого проворства, подскочил, пинком смёл чашки-бутылки, и даже, словно сверля победную точку, провернул ботинком по лопнувшим стаканчикам.

– Вот вам, выкусите! – И ещё раз провернул и повторил: – Вот!

…Бугай и бровью не повёл, щурясь на дым длинной коричневой сигареты, от которой пахло душисто и нездешне. Зато в злую стрелку ушли узкие сухие губы обколотого – дяди Сани. Но Гена всех опередил, не встал – выстрелил пружиной без помощи рук, одним только броском натренированного тела, и в движении его было много порыва и злости.

– Зря! – в два кулака поднял Ивана Матвеевича, схватив за грудки.

Пуговки на куртке старика брызнули, открыв, как сказала бы Таисия, весь «иконостас».

– О, да ты воин-победитель! – Гена от удивления разжал руки. – Чё ж ты молчал?!

– Не хапай! – поднимаясь с земли, громко потребовал Иван Матвеевич.

– Эту возьму – погарцевать, – не обращая на него внимания, Гена побрякал орденом Красной Звезды. – У тебя их всё равно две, а у меня – ни одной! Где справедливость?!

Но и Иван Матвеевич был начеку и, удивляясь, что не забыты навыки, выбросил вперёд левую руку, отсекая встречную атаку, а правой не так сильно, как хотел бы и как мог когда-то, смазал по скуле.

От него отпрянули. Обошли, словно высматривая, сколько в нём ещё силы, упорства и вообще опасности для их молодых жизней. Подсчитали: немного, и только ждали друг от друга, кто вцепится первым. И первым, высморкав ноздрю, лягнул в живот всё тот же Гена. А за ним и дядя Саня рубанул – локтем в затылок…

– Гена, ты что?! Ну Бугор, ну что они делают?! Он же совсем ста-а-арый! – заломилась в руках Бугая, заверещала, засучила ногами светловолосая Верка.

Её, как шапку в рукав, одним движением запихали в машину. Там уже куковала Надюха и – наверное, натасканный в подобных вылазках – сидел за рулём Лёха, спокойно гляделся в зеркало и сцарапывал прыщи на подбородке.

– Сиди, клава, и не пузырись! – рассмотрев на ногте капельку гноя, посоветовал он Верке.

После удара локтем земля сначала пошла, потом побежала на Ивана Матвеевича, догнала, саданула кирпичом. Кто-то надвинулся, дыша и шаря по груди.

– Жив я, ребята, жив! – обрадованно – действительно, жив! – забормотал Иван Матвеевич. – Ничего, я сам вино…

О, да не сердце его искали, чтобы проверить, бьётся или нет! Паршивые железки свинчивали с пиджака.

– Нет у меня Героя, не ищите! – строго сказал Иван Матвеевич. – Не золотые они! Простые, как у всех…

– Тиши, отец, тише! Извини, нечаянно получилось…

– Ну хрена ли ты вату катаешь?! Стопаря поймал?! – закричали в несколько голосов, а потом Ивана Матвеевича объехали колёса – и всё стихло.

Огонь тем временем вошёл в лес. Забываясь, Иван Матвеевич услышал, как с треском загорелась хвоя на деревьях, словно сам он, каясь в бессилье, в том, что не дал положенного боя, рвал свои седые волосы.

«Тася, закрой за мной дверь!» – не сказал, а выбросил из себя последний воздух, и всей кожей почувствовал надвигающийся холод земли.

Вскоре он успокоился и уже не видел ни мутного ненастного неба, ни осиротелых птиц, которые летали с рыданиями над выжженными гнёздами, над лопнувшими в огне яйцами, над осквернённой и потоптанной Родиной-муравой.

* * *

Наткнулись на Ивана Матвеевича на другой день, когда к горящему лесу подоспела первая пожарная группа. Он лежал лицом вниз в кочкарнике возле воды, где ещё не растаял голубой лёд, на который прибегали из села собаки – кататься и очёсывать шерсть.