Rain (СИ)

Чон-чёрт-тебя-побери уже побрал, побрал и продолжал отхватывать мои приглушённые стесняющие постанывания. Я цепко оккупировала его руку, всего одну как перепугавшийся потерянный ребёнок, пока его другая накрыла грудь и перебирала между пальцами набухший сосок. «Ну-ну, тише», «Всё в порядке», « Не волнуйся» и много другое, наобум слепленное из ничего в производстве блондинистой плохой натуры. Цвет краски не причём, когда ты вживаешься в свой неуёмный образ – складываем себя сами, поэтому страдаем. Тоже без причин, как показывает практика.

-Нет.. нет.. – как в бреду повторяла единственные одинокие просьбы, тонущие в суете этой комнаты.

-Нет? – Чонгук укусил меня за лопатку и смял рукой грудь посильнее, словно бы выпрашивая действительность, подтверждая мою полную капитуляцию. И как же ей не быть. – Нет? – целует за ушком, носом проводя контуры от одного плеча к другому. – Совсем нет? – и пока я кое-как пыталась услышать ироничные слова через вакуум недосягаемости, блондин приподнял меня за талию, и я волей-неволей ухватилась за Тэхёна, обхватила его за бёдра, пыталась удержаться, пока выпадает такая возможность с позволения. Чувствовала себя актрисой театра и кино – порнозвездой со стажем, заслуженной и непревзойдённой. И если бы не сумасшедший сценарий, наверно, показала бы растяжку лучше, угол спины попрямее, гортанные стоны погромче, без всяких красных замаранных щёк.

«Здравствуй, трагедия, одетая не по моде,

Что нового в репертуаре, трагедия, в гардеробе?»

Припала к мужчине как потонувшая неспасённая, и конкретно бы захлебнувшаяся своими оскорблёнными лёгкими, надрывистой глоткой. Отвлекаться на наготу не приходилось возможности, поэтому я отвлекалась на реальные чувства, снедающие изнутри и прорывающие как через сито наружу.

Совершенно быстро, как-то незаметно опять же, Чонгук стал тягуче целовать мою вспотевшую (распереживавшуюся, тоже стеснялась) спину, проводя пальцами у черты невозврата. Чертоги моей души окончательно сыграли в ящик, когда Тэхён пошире развёл мои ноги, прошептал безоружное «потерпи», оставил чмок на губах, а следом Чонгук проникнул двумя пальцами сзади, раздвигая узкие стенки. Я зашлась в подсчёте ударов в минуту, их было целых 850, без пересчёта. Можно было ставить рекорд.

Пальцы сменились уже самой разгорячённой плотью, упирающейся мне в поясницу. Вырываться или помешать было не то, чтобы страшно, дико нереально.. Тэхён гладит по талии, обхватывает моё лицо безудержно невыносимо, целует без отдачи, я, кажется, кончилась ещё в начале, мне боязно быть вовлечённой. Однако я влекусь, и прогибаюсь тоже не случайно, кричу в порыве наступившей боли, адской, несусветной, зверски расширяю глаза, увеличивая диапазон наблюдений, и всё равно остаюсь незрячей, кусаю губы Тэхёна до крови, он стирает мои слёзы теми же горячими и пылкими, с дыханием отопленных трамваев. Мне невдомек, откуда жарит солнце, я вся пылаю и растекаюсь – молчаливо прошу собрать меня хотя бы в кружку, приправить с чаем и пить тщательно и постепенно, желательно с конфетой, пусть послаще.

Чон не сразу начинает толкаться, даёт привыкнуть, собрать мужество в кулак, в сосуды, в артериальные дорожки. Первые заходы отдаются во мне громким набатом в висках, я готова выдрать Тэхёну волосы, а блондина просто выдрать за большое естество (не смешно ни разу, если не печально). Хватаюсь за широкие плечи, ищу опору в чужих объятиях, распростёртых неслучайно. Ругаюсь матом тихо, забываю о хорошем тоне, мне лишь бы перестать ломаться. Живот напрягается до предела, им же чувствую уже другой стояк, отбрасываю эту мысль скоро. Хорошо всё-таки наступает, и боль под алтарём венчается с контрастом наслаждения, сплетается узами нерушимого, просит подождать до окончания и уж потом начинать делёжку нажитого имущества.

А сердце заходится по ненормальному, иррационально нарушая границы дозволенной учащённости – кровь скоро хлынет вон из вен, и это станет самая сентиментальная смерть в истории. Надеюсь, меня будут проходить в новейших пособиях и, не запоминая имён, фамилии, не станут долго забавляться безыдейности профайла двадцати трёхлетней информации. И дай Бог хлынет вон, куда ей деться вскипячённой? Ничто ни вечно под Луной, кроме боли, конечно. Этой старухе, полной маразматичке, плевать на тайфуны и смерчи, резкие холода и пустынные обмороки, она, видите ли, сама себе трагедия, сама себе конец истории.

«Спасибо, трагедия, за то, что ты откровенна,

как колуном по темени, как вскрытая бритвой вена,

за то, что не требуешь времени, что - мгновенна.

Кто мы такие, не-статуи, не-полотна,

чтоб не дать свою жизнь изуродовать бесповоротно?

Что тоже можно рассматривать как приплод; но

что еще интереснее, ежели вещь бесплотна.

Не брезгуй ею, трагедия, жанр итога.

Как тебе, например, гибель всего святого?

Недаром тебе к лицу и пиджак, и тога.»