Rain (СИ)

Бесшумно выбираясь из плена чужих переплетённых разбросанных рук, я даже не разбудила Тэхёна с Чонгуком, на радостях своему везению, приходящему через раз и в особенно безвыходные моменты. Наверняка у злодеев сон прелестно глубокий, не такой чуткий, как у нормальных людей, подверженных укорам совести. Но мне так только на руку (спокойнее) – некультурно будить сладко-спящих и ворошить их помятые лица, взлохмаченные волосы, оставленные полоски на лице от подушки и лицезреть недовольные физиономии, в довесок с мучительными утренними объяснениями, какими-то доводами или серой правдой, мне абсолютно не сдавшейся. Сердце и так быстроходное, куда разгоняться быстрее и брать обороты на длинные дистанции? - поднимать пыль над головой и трясти воздух словами бессмысленности. Ведь если бы смысл был, он хотя бы поприветствовал из угла снятой шляпой и грязными сапогами. Обозначил мои недочёты и красной пастой поставил указатели верного пути. Пока что путь виднелся в одну сторону, как ни банально - в сторону двери на выход (ещё пешком, а не ногами вперёд).

Собрав раскиданные вещи, попутно вспоминая как они были скинуты и что за этим шло, собрав осадочные фрагменты вчерашнего инцидента, усмехнувшись фееричному финалу отпуска на Донбэк, я вышла из комнаты, наглядевшись на портрет трагедии в двух заключённых оболочках, безобидно сопевших в своём без зазрении: совести, грубости, глупости, тщетности. Забежав в номер по соседству, я так же задержалась недолго. Кто знает, возможно, сон рукой снимет у кого-нибудь раньше, прежде чем я успею замести следы своего пребывания. Тяжёлая укулеле теперь действительно отягощала спину, давила непосильным притяжением к земли, и вовсе не потому, что тело само по себе вредничало: позабыто ныло в каждой косточке, позвонке и мышце, отдавалось всполохами усталости. Но физическая боль – ерунда стократная, куда ей, глупышке, до масштабов сердечных – душевных, венозно-порезанных, прям до погибели.

В шесть утра меня не особо ждали на ресепшне, однако я сдала свой судьбоносный сто двадцать четвёртый ключик с радостным упоением (бежала без оглядки не только от смерти), оплатила прожитые дни тэхёновскими деньгами (жанр: комедия), в сотый раз посетовала на ненормальность происходящего и отошла в сторону, чтобы набрать номер медика со стажем. Будить строго запрещено и записано от руки на бумажке во избежании провалов в памяти, но мне нравилось нарушать собственные правила, в этом была своя прелесть, мазохистническое копание в непоколебимых устоях – смехота-то какая.

Чимин почему-то был не заспан, не весел – метал по серединке, и тащил спортивную сумку по лестнице, наконец, засияв на горизонте тёмными джинсами, безобразно разорванными на коленках, как у какого-нибудь мальчишки. Спрашивать не было необходимости, почему Пак тоже выселялся из отеля, усадил меня в свой автомобиль без вопросов, и ободряюще похлопал по ладони, забирая частичку моих переживаний. Но их на самом деле, этих частичек, было бессчётное количество одинаково тревожных. Забирай хоть сколько, и всё равно не жалко, и всё равно ворох в пакете, заворачивай в подарок и дари соседям с ложкой дёгтя.

Мы выехали с парковки, единили тишину, умоляли веки постоянно не закрываться на долгие секунды, всматривались в дорогу, прощались с алыми камелиями, их чарующим запахом, общей обстановкой мечтательности, дыханием жизни. Так некстати в голове всплывал красный кабриолет, один беловолосый водитель, плюс один пассажир позади и мои скалистые берега после знака равняется (только мои), рассредоточенность слов по кустам и верхним веткам деревьев – какая возвышенность. Мои три килограмма любви являли собой не постельные сцены, нет. Кто-то совершенно глупо анализирует чужие засекреченные вещания, правда, Чонгук? Интересно получается, мы всё-таки зашли до конца после двусмысленного предложения. И вот тебе: ни принцев, ни колец, ни сказки – завершение печальное, от того так западает в душу. Игрище не удалось, ведь играть надо по-человечески, и по-честному естественно, как предписывает подсказка на обороте картона.

Чимин включает монотонное радио, звучит, чья та симфония, нажатия клавиш на пианино, за стеклом чирикают птицы, шумят насекомые и цельный пейзаж наводит мелодию, дополняют музыку из динамиков самопроизвольно и по своему усмотрению (никто ж не заставляет) – плакать больше не хочется. Только если чуть-чуть, если по поводу. Поводов много, и один краше другого. Док Пак Чимин умел быть портовым местом прибития потерянных парусов, неким маяком среди ночного устрашающего океана страхов и собственных головных неурядиц. И даже музыка у него была под настроение, как и вся его устланная по окружности радиуса в метр атмосфера надёжности. Таким людям хотелось доверять не потому, что красная корочка пряталась в кармане белого халата, выбеленного только порошком, а не чистыми помыслами.