Райская птичка

– Элис, – Натали схватила ее за плечи и больно встряхнула. – Перестань нести околесицу, иначе клянусь, я в тебя чем-нибудь запущу. Я не могу думать.

– Не дай нашим душам потеряться. Обещай.

– Тебе нужно сесть. Закуси это и отпусти мою руку.

Натали оказалась у нее за спиной и приподняла ее. И еще появилось влажное полотенце с каким-то медицинским привкусом – горло обожгло алкоголем. Элис почувствовала, как руки Терезы скользнули под одеяло и по ее животу.

– Не тужься, пока Тереза не скажет. Слышишь меня, Элис?

Она кивнула и сильно закусила полотенце.

– Tijeras, – сказала Тереза. Ножницы.

Тогда Элис принялась вырываться, отбиваться от них, от всего этого.

Натали заломила ей руку, отвесила пощечину и заверещала:

– Черт тебя подери, Элис! Они на потом. Для пуповины. Тебе нужно успокоиться. Ты навредишь ребенку, если будешь продолжать в том же духе. Поняла?

Потом ее пронзила настолько острая боль, словно у той были свои зубы и свое дыхание, а следом в голове раздался чудовищный хруст, который понесся вниз по позвоночнику, как снаряд, воспламеняя на своем пути каждый нерв. Тело разгоралось, как уголь в камине, от оранжевого к белому, потом затряслось, пытаясь отделить самое себя от сердцевины. Какая-то сила владела ею теперь, сила, заставлявшая извиваться и брыкаться, она нарастала в горле и вырывалась воплями под стать урагану. «Дом рушится, – думала она. – Дом крошится вокруг нас». И хотя Элис была уверена, что ее глаза открыты, куда бы она ни смотрела, повсюду была только чернота.

– Я родила девочку.

Она запуталась в петле времени. Финей раскачивал ее спокойно, как метроном. Его объятия были тихой гаванью, в которую за ней из прошлого тянулись запахи и звуки того чердака. Буря утихла, от ветра остался один шепот. Элис не понимала, что говорят вокруг, слова были слишком туманными и невнятными, чтобы их можно было разобрать, но что-то нуждалось в ней. Она услышала пронзительный птичий крик, потом – тишина.

– Девочка. Скажи, как ты ее назвала.

– Я хотела назвать ее Софией.

– София Кесслер. Прекрасно звучит. Ты была бы хорошей матерью, Элис. Я в этом уверен.

Финей гладил ей волосы, и она чувствовала, как искрящийся вихрь воспоминаний тускнеет и оседает на своем привычном месте в безопасном отдалении, где его очертания загораживают дюны прожитых лет.

– Я очнулась в больнице, – она вспомнила палату, такую белую, что казалось, будто воздух дрожит. – На соседней койке лежала женщина постарше, с ногой в гипсе. Она кричала во сне. Я поняла, что это значит. Меня положили не в родильное отделение.

Она попросила принести ребенка, и медсестре, молодой и неопытной, пришлось отвернуться на мгновение, чтобы взять себя в руки и с улыбкой подоткнуть простыни. «К вам придут и все объяснят».

– После этого я хотела только сна. Я гналась за ним, молила о нем. Врачи со своими пилюлями подвернулись очень кстати.

Элис вырвала руки из ладоней Финея и спрятала их в карманы его куртки. Слишком много всего – прикосновение, исповедь. В окно заглянуло заходящее солнце. День незаметно клонился к вечеру.

– Натали все объяснила потом, когда меня выписали. Она сидела в кресле рядом с кроватью. Ее руки лежали на подлокотниках. Она не прикасалась ко мне. Она сказала, что когда Тереза приняла ребенка, тот оказался мертвым. Я возразила, что видела девочку. Держала ее в руках. Она шевелилась. Натали только качала головой.

Ты помнишь то, что тебе хочется помнить, Элис.

Но я слышала ее. Я слышала, как София плакала на чердаке.

Только потому, что ты хотела ее услышать.

– К тому времени Натали обо всем позаботилась. На следующий день она отвезла меня на кладбище, показала мне могилу под дубом. Рядом была скамеечка. Я хотела посидеть там, но лил такой сильный дождь, что мы не могли выйти из машины. Натали сказала, что выбрала слова для надгробия, часть строфы из восемьдесят четвертого псалма: «Воробей нашел дом». Я так их и не прочла: надгробие было еще в работе.

– «И ласточка нашла себе гнездо». Это был один из любимых псалмов моей матери, – сказал Финей.

– Мне показалось милым, что она выбрала строчку, которая как-то связана со мной. Я была благодарна за это. Когда мы вернулись домой, она дала мне всю дневную дозу лекарств и проследила, чтобы я их выпила. Когда я начала засыпать, она сказала, что продала дом. Что через два дня мы уедем.

Финей встал, подошел к угловому окну и выглянул во двор. Элис наблюдала, как он положил ладонь на стекло и вокруг образовалась туманная аура. Его силуэт был колонной, на которой держалась вся комната.

– А что отец? Он знал?

Элис ждала этого вопроса. Она сидела, уронив голову на грудь, и ничего не говорила. Потом встала с дивана и подошла к Финею. Она положила руку ему на плечо и потянула к себе, а когда он обернулся, покачала головой:

– Нет. Он ничего об этом не знал, – она помолчала и убрала руку. – Ты меня ненавидишь?

Финей отвел взгляд, но покачал головой: