Райские новости

Милый мой Бернард,

Пишу тебе, чтобы рассказать о последних днях Урсулы и о ее похоронах, хотя я только что положила трубку после нашего разговора, но телефон — неудовлетворительный инструмент для сколько-нибудь важных разговоров, осо­бенно с этим эхо, которое иногда появляется из-за спут­никовой связи. И я не могу расслабиться, зная, что ты сто­ишь в общественной будке посреди студенческого обще­жития... теперь, когда тебе дают нормальную работу, надеюсь, ты обзаведешься личным телефоном!

Урсула, какая же она была славная. Я действительно по­любила ее за те несколько недель, что мы были знакомы. Мы очень много говорили о тебе. Она была так благодар­на, что ты постарался приехать и привез с собой отца, — ну, все это ты уже знаешь, но можно и повторить, потому что она заставила меня пообещать, что я не вызову тебя сюда снова, когда стало ясно, что она стремительно угаса­ет. Она знала, что у тебя как раз начинается учебный год, и сказала, что, даже если бы ты и сумел вырваться, не имело смысла тащиться в такую даль. «К тому времени, как он сю­да доберется, мы уже и поговорить-то не сможем», — доба­вила она. Боюсь, мой звонок с сообщением о ее смерти стал для тебя потрясением, но она так просила. В послед­нюю неделю Урсула была очень слаба, не могла даже гло­тать болеутоляющие таблетки, так что ей делали уколы. Не могла много говорить, но ей нравилось, что я приходила и сидела рядом, держа ее за руку. Как-то раз она прошеп­тала: «Почему они не оставят меня в покое?» — и в ту же ночь тихо скончалась во сне. Рано утром на следующий день мне позвонила Энид да Сильва.

В предыдущие недели мы потратили довольно много времени, обсуждая процедуру похорон. В этом не было ничего неприятного и гнетущего, просто забота о том, чтобы перед смертью привести все дела в надлежащий порядок. Сначала она хотела, чтобы ее пепел развеяли с того места, где она однажды с тобой останавливалась — на дороге, идущей вдоль побережья, рядом с Алмазной го­ловой. Но оказалось, что на этот счет имеется запрет ор­ганов здравоохранения, и в любом случае в это время го­да преобладают ветры с океана, так что все это вылилось бы в весьма непростую операцию. Как сказала сама Урсу­ла (она обладала потрясающим чувством юмора, правда?): «Не хочу запорошить собой волосы и праздничные одеж­ды своих друзей». Поэтому остановились на том, что ее пепел развеют в океане у Вайкики.

Отец Макфи отслужил короткую заупокойную служ­бу в крематории. Пришли Софи Кнопфльмахер и не­сколько друзей Урсулы, человек десять, в основном ста­рые дамы. Софи навещала ее в Макаи-мэнор в те дни, когда я не могла, и Урсула оценила это по достоинству, хотя любила делать вид, что Софи всего лишь назойли­вая кумушка, сующая нос не в свои дела. Отец Макфи очень хорошо говорил об Урсуле и напомнил, каким об­легчением для нее стало присутствие в конце болезни членов ее семьи. После службы он сказал, что собирает­ся везти пепел на пляж Форт-Дерасси, чтобы там его раз­веять, и может взять с собой желающих. Мы с Софи по­ехали с ним. Это было днем в субботу, и он подгадал так, чтобы попасть на гавайскую мессу с народными песно­пениями, которую в летние месяцы субботними вечера­ми проводит (служит? дает? отправляет? — не знаю пра­вильного глагола) на этом пляже Департамент военных священников. Рядом с пляжем находится Главное воен­ное управление. Урсула сказала отцу Макфи, что иногда ходила на эту мессу, и он знал капеллана, который ее проводит.

Нечего и говорить, что до знакомства с Урсулой я об этой мессе не знала. Как тебе известно, я не очень-то на­божна. Достигнув возраста независимости, я первым де­лом отказалась ходить на воскресную службу в пресвите­рианскую церковь, которую посещали мои родители, и с тех пор никогда не заходила в церковь, кроме как на свадьбы, похороны и крестины. Думаю, что на самом де­ле на католической мессе я присутствовала всего один раз — на свадьбе моей подруги по колледжу. Это была итальянская церковь в Провиденсе, штат Род-Айленд, на­битая жуткими статуями. Вся церемония казалась мне те­левизионным шоу с участием звезд — мальчики в крас­ных одеяниях, прислуживавшие в алтаре, и священник в своем парчовом наряде, то входившие, то строем выхо­дившие, свечи, колокола и хор, очень громко певший «Аве Мария». Но здесь все было по-другому — на пляже поставили простой стол, паства стояла или сидела вокруг него на песке неровным кругом. Остановились поглазеть люди, которые явно не были католиками — туристы и об­служивающий персонал, — просто оказавшиеся на пляже по пути домой, некоторые из любопытства присоедини­лись к пастве. Молодые местные ребята раздавали бро­шюрки с отпечатанной службой. Прилагаю экземпляр на случай, если тебя это заинтересует. Как видишь, большая часть шла по-английски, но пели по-гавайски, в сопро­вождении похожих на гитары инструментов, и во время пения гимнов несколько местных девушек в традицион­ных травяных юбочках танцевали хулу. Я, конечно, знала, что изначально хула была религиозным танцем, но ту­ризм и Голливуд ее настолько обесценили, что теперь трудно воспринимать хулу в таком ракурсе. Даже подлин­ное исполнение, которое можно увидеть в Епископаль­ном музее, — по сути своей театральное, а хула в Вайкики — это что-то среднее между танцем живота и бурлес­ком. Поэтому хула во время мессы оказалась небольшим потрясением. Но все получилось. И получилось, мне ка­жется, потому, что эти девушки танцевали не особенно хорошо и сами были не очень-то красивы. Я хочу сказать, что они были вполне на уровне в обоих отношениях, но — ничего сверхъестественного. Это немножко похо­дило на концерт в конце семестра в средней школе, обе­зоруживающе любительское исполнение. И конечно, они не улыбались застывшими, приклеенными улыбка­ми, которые ассоциируются с профессиональными ис­полнительницами хулы. Они были серьезны и полны благоговения. Софи взирала на все это с неподдельным интересом и сказала потом, что все было очень мило, но она не понимает, при чем тут церковь.

Вечер был прекрасный. Дневная жара спала, с океана веял ароматный ветерок, тень священника, двигавшаяся на песке, когда он поднимал облатку и чашу, все больше удлинялась, по мере того как солнце все ниже склонялось к закату. Он прочел молитву «об упокоении души Урсу­лы», и меня поразил смысл этого слова — «упокоение», — почти языческая идея, будто душа умершего человека не сможет успокоиться, пока не будут совершены все необ­ходимые обряды. Потом я вспомнила знаменитую цита­ту (это Шекспир? Ты, конечно, знаешь): «Жизнь сном ок­ружена» [119].

Когда месса закончилась и люди стали расходиться, мы с отцом Макфи и Софи сели в маленькую армейскую лодку — надувную шлюпку с навесным моторчиком — и отплыли от берега примерно на четверть мили. К счас­тью, вечер был тихий, да и к тому же в Дерасси не очень сильный прибой, поэтому поездка не была тряской, хотя раза два Софи казалась встревоженной — когда мы рассе­кали довольно большую волну — и придерживала свои волосы, словно боялась, что их сдует. Когда мы миновали буруны, солдат, управлявший лодкой, заглушил мотор, и мы какое-то время дрейфовали. Отец Макфи открыл урну с прахом Урсулы и высыпал его позади лодки — океан принял пепел. На мгновение вода покрылась пятнами, за­тем все исчезло. Отец Макфи прочел короткую молитву — я не помню точных слов — о предании останков Урсулы глубине, а затем предложил немного помолчать.

Удивительно, насколько по-другому смотришь на все связанное со смертью, когда близко с ней сталкиваешься. Я всегда считала себя атеисткой, материалисткой, пола­гая, что эта жизнь — все, что у нас есть, и надо прожить ее как можно лучше; но в тот вечер трудно было поверить, что Урсула исчезла совсем, ушла навсегда. Полагаю, что у всех бывают такие моменты сомнения, или мне следует сказать — веры? Кстати о вере и сомнениях; на днях я на­ткнулась на интересную цитату в «Ридерз дайджесте». Я читала его, ожидая приема у дантиста, и попросила медсе­стру сделать для меня фотокопию. Прилагаю ее. Может, ты уже это читал. Я никогда не слышала об этом авторе, он, наверное, испанец.

Софи и отец Макфи сидели во время молчания с за­крытыми глазами, а я смотрела на берег, и, должна сказать, Оаху в тот вечер оказался на высоте. Даже Вайкики был красив. В высотных зданиях отражалось заходящее солн­це — они были словно залиты светом прожекторов, от­брасывая тени на холмы позади. Над одним из холмов стояла радуга, как раз за башней хилтоновского отеля «Гавайен виллидж» с радугой на стене — ты должен был ви­деть ее, когда въезжал в Вайкики по бульвару Ала-Моана, говорят, это самое большое в мире керамическое панно такого рода. Наверное, вот она — суть Гавайев: настоящая радуга, пытающаяся подружиться с искусственной. Тем не менее это действительно казалось каким-то чудом. Потом отец Макфи кивнул солдату, и мы поплыли к берегу. У ме­ня было такое чувство, что покой душе Урсулы мы обеспе­чили.

Кажется, я сообщила тебе основные пункты ее завещания, но мне следует сказать, что перед консультацией с Беллуччи она спросила у меня совета, и я дала его не колеблясь. Кстати, Беллуччи оказался довольно толковым — оформ­ление его кабинета, якобы в стиле гарвардско-йейльского клуба, обманчиво. Именно он высчитал, что для помощи Патрику лучше всего учредить благотворительный траст в Англии. Таким образом, правительство Соединенного Королевства никогда не сможет обложить дополнитель­ным налогом никакие из этих денег, и если с Патриком что-нибудь случится (я не знаю, какова вероятная продол­жительность его жизни), деньги будут поступать таким же, как он, нуждающимся детям. Поэтому $150000 пошли на учреждение траста (и ты, разумеется, один из опеку­нов), и еще важно то, что он не облагается никакими на­логами на наследство в США Остаток имущества состав­ляет около $139000. Из них 135000 отходят твоему отцу с рекомендацией не беречь их, а пожить на них всласть.

Это поможет ему принять Софи Кнопфльмахер — думаю, ты знаешь, что она грозится навестить его следующим ле­том? Вообще-то она заявляет, что он ее пригласил, — по­лагаю, он не ожидал, что она поймает его на слове. Кстати, Урсула оставила Софи свою коллекцию безделушек, а мне — золотое ожерелье, которое я приняла в знак нашей дружбы. Еще она оставила небольшое наследство Тессе, более чем достаточное, чтобы покрыть ее путешествие на Гавайи, а также кое-какие украшения.

Таким образом, остается около $1000000 для тебя, Бер­нард. Надеюсь, ты не постесняешься их принять. Мы с Ур­сулой потратили уйму времени, обсуждая эту проблему, пытаясь определить сумму, которая будет достаточно большой, чтобы оказаться для тебя полезной, и не слиш­ком большой, чтобы ты почувствовал себя обязанным по­жертвовать ее кому-нибудь. Судя по тем ценам на недви­жимость в Раммидже, что ты мне называл, ты сможешь ку­пить на эти деньги квартиру или, может, домик. С позиции потенциального гостя я бы просила, чтобы в нем было центральное отопление и душ (Урсула рассказывала мне какие-то жуткие истории о британских бытовых условиях, но ее представления, вероятно, устарели).

Из этого ты можешь сделать вывод, что я собираюсь навестить тебя на Рождество, вот, если ты до сих пор хо­чешь меня видеть. Ты был очень терпелив, милый мой Бернард, и во время нашей последней совместной недели на Оаху (между прочим, я получила от той недели огром­ное удовольствие — старомодная галантность, невин­ность дружеских отношений, пикники и катание на вол­нах, пусть и без доски, и долгие, неспешные поездки по острову), и потом, когда я звонила тебе в последующие не­дели, и ты никогда не давил на меня из-за Льюиса, хотя в твоем голосе я всегда слышала тот невысказанный во­прос, когда ты прощался.

Как ты и говорил, этим летом Элли от него устала, а мо­жет, встретила кого-то более подходящего ей по возрасту. В любом случае она бросила его недели три назад, и он на­писал мне письмо, в котором называл себя дураком и спрашивал, не можем ли мы снова сойтись. Он пригласил меня на ужин, и я согласилась (забавно, Льюис выбрал тот же тайский ресторанчик, где я встречалась с тобой и Тес­сой). Он сказал, что не хочет в этот вечер говорить про Эл­ли или о нашем возможном примирении, а просто хочет сломать лед, вернуться к дружеским отношениям, просто поболтать о детях и так далее. Льюис, когда захочет, может быть очень обаятельным, и мы вполне цивилизованно провели вечер, в чем нам помогла бутылка вина. Мы разго­варивали на безопасные темы, например о полемике на Мауи, развернувшейся вокруг разрешения, выданного на строительство нового курорта на месте древних гавай­ских захоронений. Я с горячностью заявила, что, по моему мнению, покой гавайских душ не будет нарушен, если ту­ристы станут катать тележки для гольфа над их могилами. Льюис, казалось, несколько удивился моим словам, хотя сам он придерживается того же мнения — из добрых, ли­беральных побуждений. Он подвозил меня в ресторан, по­этому повез и домой и напросился выпить но последней. Было довольно рано и Рокси еще не вернулась — мне ка­жется, он с ней об этом договорился, потому что вскоре попытался затащить меня в постель. Я отказалась. Он спросил, нет ли у меня кого, и я ответила, что не на Гавай­ях, и он спросил, не тот ли это англичанин, о котором го­ворила Рокси? И я сказала, да, я собираюсь провести с ним Рождество. До того момента я не и не догадывалась, что уже приняла это решение, и подождала еще пару недель, чтобы удостовериться. И я удостоверилась. Льюис непло­хой, но он нечестный человек. Теперь, когда я встретила такого, как ты, на меньшее я не согласна.

Я сказала, что больше не хочу терзать его разводом, и предложила разделить наше общее имущество пополам и оформить совместную опеку над Рокси. Не сомневаюсь, что он согласится, когда придет в себя от потрясения, что его отвергли.

Я еще не знаю, хочу ли выйти за тебя замуж, милый мой Бернард, но собираюсь это выяснить, узнав получше тебя и это место со странным названием, где ты живешь. Полагаю, если я выйду за тебя, мне придется жить там, да? Что ж, я готова для разнообразия сменить Гавайи на что-нибудь другое, и Раммидж, несомненно, для этого подой­дет. Но мне нужно остаться здесь по меньшей мере на год, может на два, пока Рокси не закончит среднюю школу, и еще в зависимости от того, решит ли она на будущий год жить со своим отцом. Ничего пока не ясно, все неопреде­ленно — кроме того, что я заказала билет на чартерный рейс до лондонского Хитроу на 22 декабря — ты сможешь встретить меня в аэропорту? (Гирлянда необязательна.)

Что бы ни случилось, какое-то время наши отношения будут состоять из длительных целомудренных разлук и кратких страстных свиданий, мой милый, но лучше так, чем наоборот.

Шлю всю свою любовь,

Иоланда