Я издал негромкий тоскливый вопль и в прямом смысле заломил в отчаянии руки; ибо пропали не только ключи от машины и квартиры, но и ключ от банковского сейфа Урсулы, который она доверила мне сегодня днем (все Урсулины ключи я прицепил на брелок автомобильного ключа). Без сомнения, ключи можно было восстановить, но ценой непомерных усилий, неудобства и траты драгоценного времени. Как хорошо я справлялся с делами Урсулы, подумалось мне; теперь же из-за дурацкой беспечности я поставил под угрозу завершение неотложного дела и потерял только-только приобретенное самоуважение. Ибо что это, как не дурацкая беспечность — принести ключи на пляж просто в кармане. В песке так легко потерять маленький предмет — именно поэтому профессиональные служители весь день ходят по пляжу Вайкики взад-вперед с металлоискателями. Прищурясь, я посмотрел вдоль пляжа в надежде увидеть кого-нибудь из служителей и всерьез подумал о том, чтобы простоять не сходя с места, если понадобится, до утра, пока кто-нибудь не появится и не окажет мне помощь.
Ярдах в десяти от меня сидели двое темноволосых смуглых юнцов в выцветших обрезанных джинсах и майках и потягивали из банок пиво. Они пришли на пляж, пока я находился в воде, и со слабой надеждой я окликнул их, спросив, не видели ли они случайно на песке связку ключей. Увы, не видели. Я подумал, не упасть ли мне на колени и не рискнуть ли порыться в песке. В прежние времена я, наверное, упал бы на колени и произнес молитву. Моя тень на песке была теперь гротескно длинной и тонкой, как одна из этих анорексичных
[73]статуй Джакометти [74], и, казалось, выражала бессильное отчаяние. Я снова повернулся к океану, туда, где быстро падал в воду золотой диск солнца. Скоро уже не хватит света, чтобы искать ключи. Это навело меня на мысль.Идея была притянута за уши, но мне показалось, что это мой единственный шанс. Я вернулся ярдов на пятнадцать назад, к кромке воды, идя точно по прямой. Солнце уже почти касалось горизонта, и его лучи были на уровне поверхности океана. Остановившись, я повернулся и присел на корточки. Посмотрел перед собой на чуть отлогий пляж на то место, где я переодевался для купания, и там, в ярде или двух справа от моего полотенца, что-то слабо блеснуло, отразив свет заходящего солнца. Когда я выпрямился, все исчезло. Я снова опустился на колени — вновь что-то блеснуло. Два юнца наблюдали за моим упражнением с некоторым любопытством. Не отводя взгляда от места, где мерцала искорка света, я решительно прошагал по пляжу назад и там действительно торчал из песка всего на каких-то полдюйма ключ от банковского сейфа Урсулы. С торжествующим «Ха!» я бросился вперед и выхватил из песка ключ со всеми остальными довесками и, подняв его, дал полюбоваться юнцам, которые заулыбались и зааплодировали. В этот момент солнце скользнуло за горизонт, и пляж потемнел, как сцена, на которой внезапно приглушили свет. Крепко сжимая ключи — свидетельство чему до сих пор еще не исчезло с моих ладоней, — я вернулся в лиловых сумерках к автомобилю, беззаботный и ликующий. Завтра я должен приобрести один из этих сумчатых кошельков.
Я просматривал «историю своей жизни», насколько успел продвинуться прошлой ночью, в те недолгие часы, когда лихорадочно записывал ее, поддавшись приступу саморазоблачения или самоанализа. Начал, вообразив, что разговариваю с Иоландой Миллер, но вскоре разговаривал уже с самим собой. И остановился там, где остановился, не потому, что устал, или не только потому, но и из-за невозможности продолжать. Так больно было вспоминать последующие события, распутывая клубок важнейших духовных решений и нелепых физических промахов, которые затем последовали. Именно поэтому я, конечно же, так внезапно и покинул дом Иоланды: боялся повторения случившегося. Прошлым вечером в гостиной Иоланды я дошел до той же самой черты, что и с Дафной в ее квартире тем темным, сырым февральским днем. Вот почему я запаниковал и сбежал. Закончу свою историю как можно короче.