Райские птички

Было заманчиво остаться в пижаме, она очень гладкая. Не то чтобы мне нужно было одеваться, чтобы красться по коридорам богато украшенного и жуткого особняка, иначе известного как моя тюрьма. Нет.

Но шелк был легкий. Гладкий. Это лучший вариант, если я столкнусь с ним с кем-то в таком виде. Не хочу казаться слабачкой, которая даже одеться не может под тяжестью своего страха.

Так что я заходила в гардеробную, проводила руками по висящим там разным тканям, все дорогие. Везде мой размер.

То же самое и с обувью. Каблуки, от которых, может быть, в другой жизни у меня потекли бы слюнки. Но я не обулась. Какой в этом смысл? Я слышала эхо толстых подошв по мраморному полу, которые дразнили меня тем фактом, что они никогда не ступят на асфальт или траву.

Поэтому я надела только одежду. Мне пришлось выбрать самую свободную, а их было немного. Мой похититель, мой убийца, очевидно, любил, когда все безупречно обтянуто.

Возможно, мне нужно было начать думать, что это мой шкаф. Но я не могла. Ничего не было моим, даже нижнее белье.

И я больше не была своей.

Уже довольно давно.

При рождении я была собственностью своей семьи. Потом я стала объектом, как какой-то нежеланный подарок, который они не смогли выбросить. Потом они нашли мне применение, как пешке, в более крупной игре, и я стала собственностью Кристофера. Игрушкой.

После этого я уже никому не принадлежала. Я была не человеком, а просто призраком, плывущим по миру, который сокрушил все, что напоминало силу или жизнь.

Теперь я принадлежала ему. Мужчине, который даже не назвал мне своего имени. Потому что я не заслуживаю этого знать.

Я его пленница? Его проект? Его жертва?

Я была для него чем-то особенным. Он был для меня чем-то особенным.

Мой убийца? Мой похититель? Мой спаситель?

Я размышляла об этом, принимая душ. Кто-то наполнил ванную всевозможной косметикой и средствами для тела, которые пахли фруктами, цветами и мускусом.

Но я всегда выбирала простой кусок белого мыла.

Косметика лежала неиспользованная, нераспечатанная.

Какой смысл?

Я все равно не смотрела в зеркало. Я слишком напугана, чтобы встретиться лицом к лицу с незнакомцем, одетым в мою кожу.

Но он кое-что знал обо мне. Больше, чем я знала о нем. Знаю лишь, что он безжалостный наемный убийца с холодными глазами и отсутствующей душой.

Он ведь меня изучал, когда готовился к моей смерти. До того, как все это по какой-то причине развалилось, и я оказалась здесь, а не в могиле.

Он кое-что сделал для меня.

Например, превратил маленький кабинет рядом с комнатой, в которой я спала, в студию йоги.

Он это сделал до того, как я проснулась? Или после? Что это значит? Или все это вообще ничего не значит?

Одна дверь всегда была закрыта. В первый раз я просто взглянула на нее, даже не беспокоясь о закрытых дверях. Я была сосредоточена на том, что пол у моих ног был холодным и чужим, потолок над моей головой был нежеланным, странным и не защищающим меня от внешнего мира. У меня едва хватало духа, чтобы переставлять ноги, не говоря уже о том, чтобы исследовать дом.

И вот однажды, через неделю после того, как я выбралась из терновника своей внутренней тюрьмы, эта дверь была открыта.

Он не сказал почему, ведь мы не разговаривали.

С того самого дня, как я проснулась.

С тех пор я его не видела. Как будто он был призраком, плавающим по коридорам, появляющимся только тогда, когда ему надо.

Тишина эхом отдавалась от деревянных стен, от шипов моего разума.

Но его молчание говорило больше, чем слова.

Слова были ужасными. Я их ненавидела. Потому что слова - это оружие более опасное, чем ножи и пистолеты.

Слова и обещания ломали душу, но они не способны исцелить ее. Извинения были подобны пластырям на разбитом стекле.

 «Нам очень жаль, миссис Атертон, но мы не слышим сердцебиение. К сожалению, слишком опасно вырезать плод. Вам нужно дожить до срока, а потом мы вызовем роды.»

Просто плод. Больше не ребенок, не моя прекрасная девочка, не мой маленький свет, не мой спаситель. Плод. Мертвое существо внутри меня.

Эти бестелесные слова пронзили меня.

Сломанные кости зажили. Порезы исчезли, оставив розоватые шрамы на бледной коже.

Но слова остались, вытатуированные в моем мозгу. Эти слова были последним толчком в темноту, потому что дочь была моей жизнью, единственным светом, за который я цеплялась. 

Так что да, я была благодарна за отсутствие слов. За то, что я не видела его. Мне не придется чувствовать резкость его слов, которые были намного острее, чем даже моя мать могла себе представить.

У меня было достаточно слов. Они ревели у меня в ушах каждый чертов день. Каждый чертов миг.

Плод.

Не слышим сердцебиение.

Иногда тяжелая тишина, окружавшая похожее на гробницу жилище, прогоняла слова, и это было приятно. Воздух все еще был затхлым, ядовитым, разлагающимся, но это был запах моей внутренней души, так что какое это имело значение?

Использование комнаты для йоги, той, которая почти в точности повторяла мой дом, стало частью моей повседневной жизни.