Райские птички

Она разбудила его телефонным звонком. Пришлось вылезать из постели, потревожив Софи, расспрашивать, что случилось, собираться, чертыхаясь, а после по пыльной степи выбираться на трассу и мчаться в аэропорт.

— Гельмут, я умираю, — всхлипывала жена, — не знаю, успеешь ли ты со мной попрощаться.

— Что случилось, расскажи внятно! С чего ты взяла, что умираешь?!

— Мне стало плохо, левая рука отнялась, в глазах поплыли круги, и я упала, — голос прервался.

— Милена, ты здесь? — не выдержал театральной паузы муж.

— Не кричи на меня… да, я здесь, мне трудно говорить.

— Прости. Ты остановилась на том, что упала.

— Да, в глазах потемнело, я упала. К счастью — на ковёр. А не где–нибудь в ванной комнате на мраморную плитку или угол джакузи.

— Но отчего ты решила, что умираешь?!

— Перестань на меня кричать, я прошу тебя.

— Хорошо, хорошо, я просто волнуюсь, ты же понимаешь.

— Беатрис как раз зашла узнать, что подавать на ужин. Она помогла мне подняться и дойти до кровати. Настаивала на вызове бригады скорой помощи, но ты же знаешь, как я ненавижу все эти больницы.

— Надо было звонить девять один один и не думать.

— Я позвонила на сотовый Вильяму, и он тут же приехал.

— Кто такой Вильям?

— Вильям Скотт, наш семейный доктор. Вот видишь, ты со своей работой скоро забудешь, как зовут родную жену, не только доктора.

— Милена, я тебя прошу. Давай оставим пикирования на потом. Что он тебе сказал?

— Он сказал, — захлебнулась слезами жена, — что у меня, скорей всего, случился микроинфаркт и в любую минуту, он может повториться, но… но исход… может быть…

— Тебя госпитализировали?

— Нет, я отказалась ехать в больницу. Я хочу умереть в родных стенах.

— Милена, твой пафос не уместен! Ты должна находиться в реанимации, под присмотром врачей!

— Каким же ты стал бездушным, — донеслось сквозь всхлипывания, и в ухо раздраженного мужа автоматной очередью разрядилась серия коротких гудков.

«Нет, это чёрт знает, что такое», — бормотал Верхаен, выныривая из стеклянных дверей аэропорта под крупные, сырые хлопья снега.

Он и забыл, что на свете существует зима городских улиц со слякотью под ногами и ледяным ветром, задувающим под замшевую парку.

К счастью, такси подъехало быстро, и даже удалось вздремнуть в теплом салоне под тихие ретро–напевы радиоприемника. В самолете Гельмут не сумел расслабиться. Все эти воздушные ямы, ощущение собственной беспомощности и зависимости от мастерства пилотов действовали ему на нервы.

Вдобавок, рядом с ним летела семья с шустрым розовощёким малышом, который уже научился говорить, а потому задавал миллион вопросов. Одновременно он желал попить, поесть, достать из маминой сумки любимую книжку и переключать каналы маленького телевизора, встроенного в спинку сиденья напротив.

Это было просто невыносимо. Никакого покоя! Нет, даже ради Софи он никогда не пойдёт на подобное. Все хорошо в своём возрасте.

Профессор вспомнил влажные карие глаза под плотной шторкой густых ресниц, маленький, чуть вздернутый носик и нежные розовые губы: «Я хочу от тебя ребенка, Гельмут».

Он тогда промолчал. Но в следующий раз скажет ей прямо — ему не нужно никаких детей. Она сама будет его малышкой, его маленькой девочкой. Её он и будет обожать и баловать, как собственное дитя.

Вот только что делать с Миленой?

Выбираясь из такси, он поймал за кончик промелькнувшую мысль: «А что, если и правда — инфаркт?».

Поёжился под налетевшим ветром и заторопился к ярко освещенным дверям особняка, в которых испуганно жалась домработница.

— Добрый день, мистер Верхаен. Как вы добрались?

— Устал, замерз и хочу есть, — коротко ответил он, сваливая в руки Беатрис сырую одежду и холодный кейс.

— Кристи приготовила чили–суп и мясную буханку.

— Нет, избавьте меня от бобов. И от мясного фарша заодно. Пусть придумает что–то… я бы поел пасту с альфредо и креветками. Сейчас поздороваюсь с женой и буду есть, — бросил он на ходу, поднимаясь мимо фамильных портретов на второй этаж.

Мягкий ковёр гасил звуки шагов, поэтому сочный, грудной голос жены разносился по холлу еще отчетливей — очевидно, она с кем–то говорила по телефону в своей спальне.

Гельмут открыл дверь и слегка удивился. Милена не выглядела умирающей.

Да, она лежала на высоко взбитых подушках, но на лице её играла оживлённая улыбка, голос был бодрым и крепким, а на коленях, поверх тонкого покрывала блестели глянцем легкомысленные журналы.

— Я тебе перезвоню, — ещё улыбась по инерции, бросила она в трубку и тут же скорбно опустила уголки губ, обессиленно падая на подушки, — ах, Гельмут, дорогой, ты приехал!

— Тебе полегчало? — иронично осведомился он, подходя ближе и склоняясь для вежливого поцелуя.

— Да, чуточку легче, — проворковала страдалица, — всё благодаря Вильяму. Он вовремя прописал мне покой, обколол меня уколами, — рыхлые напудренные щечки порозовели, — я чувствую себя лучше. И ты приехал — теперь я точно знаю, что всё будет хорошо!

Она пересела повыше и протянула к нему голые полные руки, призывая к объятиям.

Гельмут сухо поцеловал увядшую ладонь и сел на краешек кровати: