Райское место

План был такой: Поло, чтоб не светиться в комплексе, спрячется в багажник и останется в гараже семейства Андраде, пока толстяк не заберет его часа в три ночи, когда решено было направиться к особняку семейства Мароньо. Поло совсем не понравилось в убежище, придуманном для него толстяком: это был маленький туалет с неисправным умывальником и унитазом – закуток, заваленный коробками, кипами старых журналов, банками с краской и прочим хламом в жутком разнообразии, включая огромный мешок клюшек для гольфа и напольный вентилятор: там было не повернуться. Они шепотом минутку поспорили, а потом толстяк втолкнул его внутрь, сказал еле слышно: поспи, и запер дверь на ключ. Поло хотелось завопить так, чтобы перебудить весь дом, но он ограничился тем, что сдвинул барахло, расчистив себе место, где можно было наконец присесть, обхватив колени и опустив на них голову. Спать он не мог, но не мог и перебирать все подробности их замысла: мысли путались и разбредались. Неужто они в самом деле вот-вот решатся на такое? Неужто он спятил, как этот жирный придурок, и готов выполнить с ним вместе этот безумный, нелепый, детский план? И все ради того, чтобы засадить сеньоре Мариан? Как будто ее дырка стоит всех этих усилий, всей энергии, предстоящей бойни, их загубленных жизней, неужто все это будет перекрыто этой окаянной дыркой, такой же, как любая другая, – черной, склизкой, липкой, воняющей зацветшим илом? Да что в голове у этого полоумного засранца? А если он раскается? А если баба на коленях будет умолять его и он сжалится? А если он не найдет в себе сил выстрелить? А если выстрелы разбудят соседей – что тогда? Тогда Франко прямиком отправится в колонию для малолетних, и еще большой вопрос, сумеют ли бабка с дедом и отец-адвогангстер вытащить его оттуда, а вот Поло, которому в феврале исполнилось шестнадцать, так легко не отделается и получит по полной, и если эта сволочь Мильтон, думающий только о себе, не придет на помощь, или если он не успеет слинять из комплекса после всего этого, только так и будет. Он жизнь бы сейчас отдал за глоток. Он терзался с перепоя, но толстяк отказался взять чего-нибудь в супермаркете – сказал, что голова должна быть ясная, и наврал, как всегда: просто опасался, придурок, что хмель подведет в нужную минуту, а сейчас, тварь такая, небось дрочит у себя в комнате, пока Поло обливается пóтом, задыхается в тесноте этой темной клетушки, где и поссать нельзя, не устроив дикий тарарам, который перебудит всех в доме. Он подумал: не помочиться ли в раковину, залив сваленные туда журналы; он подумал: не выломать ли дверь и отвалить к черту, послав подальше этот безумный план, но, в конце концов, просто уснул, причем так крепко, что даже не сразу услышал, когда Франко открыл дверь и прошептал: Поло, Поло, да проснись же, кретин, и на миг Поло показалось, что это мать пришла его будить, что это она тормошит его, чтобы вставал и шел в школу или искать счастья в Боке, или пропалывать вечный газон в Парадайсе, и хотел уж было перевернуться на другой бок и спать дальше, но тут стукнулся головой о сумку для гольфа, зазвенели металлические клюшки, и он проснулся и выпрямился. Пора, пора, сказал сквозь зубы толстяк, раздеваясь: блестела его бледно-розовая кожа, гладкая, как у только что забитой свиньи, и только в паху и на яичках – красная и волосатая. Он уже снял очки: орбита левого глаза полиловела и опухла, как и средний палец на правой руке, что обнаружилось, когда он, сморщившись от боли, сорвал с него жесткую повязку, прежде чем натянуть свитшот – громадный, но все равно сидевший на нем в обтяжку, так что торс был похож на небрежно запакованный мясной пирог. Поло поднялся на ноги с трудом – все тело болело, по затекшим рукам и ногам бегали мурашки. Мне отлить бы надо, сказал он. Терпи, ответил Франко. Делу время, потехе – час. Он опустился на одно колено и стал застегивать крепление ножен на правой щиколотке; штаны он еще не надел, и над полом застенчиво покачивался его член с длинной, остроконечной крайней плотью, сморщенный и, по мнению Поло, гадостного вида. Из ножен выглядывала деревянная рукоять огромного ножа с широченным лезвием, почерневшим от старости и зазубренным. «Что это за хрень?» – спросил Поло. «Боевой нож», – ответил этот дурень. «Тоже у дедушки стырил?» «Нет, – сказал толстяк, оглядывая крепление. – Мой собственный, дед подарил когда-то. Он принадлежал его отцу, тот с ним на войне был». На какой, хотел было спросить Поло, но тут у него в желудке забурлило, и кишки свело, теперь уже захотелось и по большой нужде – от нервов, надо думать. Он напряг мышцы и стал переодеваться. «Готов?» – спросил толстяк. На вид он был спокоен, однако голос, сука, подрагивал. «А пистолет? – Толстяк показал себе на ширинку. – «Глок»?» – спросил Поло, показав ему средний палец. Франко засмеялся визгливо – казалось, пила вгрызается в железо. «Заряжен, – объяснил он, – ношу в нагрудном кармане». Они натянули чулки на головы. Ощущение было ужасающее, мучительное. Глянув друг на друга, оба прыснули – такой нелепый у них был вид. Купить нитяные перчатки они забыли, а потому пришлось надеть хирургические, из латекса, в которых сразу вспотели руки. Одежду сунули в пакет, а пакет, выходя, бросили в стоявший у ворот гаража мусорный бак.