Райское место

Вернувшись домой, он удивился, что мать еще не спит, смотрит по телевизору, водруженному на комод напротив кровати, какое-то кино с приглушенным звуком, чтобы не разбудить Сорайду, которая мирно спала, свернувшись калачиком, на соседней кровати, раньше, до ее водворения, принадлежавшей Поло. Вентилятор шевелил ее распущенные волосы, и, если бы не огромный живот, распиравший старую майку, надетую вместо пижамы, ее можно было бы принять за ту самую десятилетнюю девочку, которая сосала во сне палец, какой увидел он ее тогда в Мине. Мать с еще влажными после купания волосами полусидела, обложившись подушками, на кровати и грызла арахис, доставая его из огромного пакета, который стоял у нее на животе, и каждый раз, как она запускала туда руку, громко шуршал, но это не будило Сорайду. Поло, не переступая порог, долго смотрел на них из полутьмы, но вот, наконец, мать вдруг заметила его и вместо того, чтоб разораться, как всегда, где, мол, он, мерзавец, шлялся и почему явился так поздно, пригласила зайти в комнату, как в старые добрые времена, когда они вместе смотрели телевизор, лежа рядом, каждый – на своей кровати. Поло замялся на миг, но потом вошел и присел на край кровати, так, чтобы струя воздуха от вентилятора не оскорбляла обоняние матери гадкой смесью пота и пивного перегара. На экране шла романтическая сцена: в девичьей, по всему судя, спаленке целомудренно целовались белокурый долговязый юноша явно европейского облика и такая же светлокожая девушка с каштановыми локонами, покуда незримый певец медовым голосом повествовал под отдаленный гитарный перебор о тех чувствах, которые испытывает человек, когда впервые видит ту, кого видит впервые, но о ком точно знает, что она станет его возлюбленной, сравнивал это ощущение с торжествующим восходом солнца над серой пустошью, с порханием бабочки, чьи крылышки отливают перламутром, и даже с подземными толчками большой мощности. Затем голос певца смолк, и стали слышны нежные слова любви, которыми влюбленные обменивались вплоть до неуместного появления в дверях человека средних лет с густыми бакенбардами. Влюбленные отпрянули друг от друга, а белокурый юноша принужден был с криками исчезнуть со сцены, тогда как барышня в локонах, залившись внезапными слезами, упала на кровать и зарыдала, уткнувшись лицом в подушечку земляничного цвета. Музыкальный фон – на этот раз бессловесный и скорбный вплоть до похоронного – зазвучал громче, а потом исчез, когда из затемнения возникла реклама гигиенических прокладок. Мать отозвалась на это саркастическим ворчанием и отпустила реплику, которую Поло толком не расслышал, потому что она послужила предлогом для того, чтобы встать и объявить, что уходит. Что с тобой, сынок? – спросила мать. Устал? Поло кивнул. Спать пойду. Мать шумно жевала, не сводя глаз с экрана. Ну, давай, с набитым ртом произнесла она. Поло прошел в столовую, разделся и лег на циновку, пропитанную всеми его нутряными соками, но заснуть не мог. Дождя в эту ночь не было, но ветер, на рассвете внезапно и неистово налетевший с моря, долго ломился в двери и окна, так что те ходуном ходили в петлях, и Поло думал, что кто-то – может быть, дед, восставший из гроба, такая нелепая мысль пришла к нему на заре – ломится к ним в дом. Когда зазвонил материн будильник, показалось, что проспал полчаса, не больше. Он вытянулся на циновке и произвел опись своих злосчастий: болели голова и горло, ломило колени и ступни, слегка подташнивало, и такая жуткая тяжесть во всем теле просто пригвождала к полу, что только крики матери: «Ты опять опоздаешь на работу, бессовестный! Кем ты себя мнишь, подонок?» – развеяли дремотную истому.