Ракетный центр Третьего рейха

Бывали и неудачные, и удачные дни. Именно для этого существовали тестовые программы и инженеры-испытатели. По мере того как мы набирались опыта, наши методы и техника улучшилась, проблем становилось меньше.

На следующий день началась такая же рутинная подготовка к запуску. Мюнц оказался прав – замерз регулирующий вентиль. Вентиль нагрели, просушили и привели в порядок.

На этот раз я решил наблюдать за запуском снаружи. Когда пусковой расчет покинул стартовую площадку, я последовал за ним через диспетчерскую в фасадную часть здания, где разрешалось курить. Здесь атмосфера была непринужденнее и обычно оставалась таковой до тех пор, пока не стихала последняя сирена.

Напряжение внутри центра управления, вне сомнения, будет нарастать, чем меньше времени останется до приведения в действие главной ступени. На самом деле я редко чувствовал себя таким напряженным и нервным, как во время руководства запуском. Статические огневые испытания в сравнении с запуском казались мне незначительными. Кое-кто будет утверждать, что эти два события равнозначны по значению, хотя и отличаются технически. С логической точки зрения они будут правы, но я считаю иначе. Например, мое сердце бьется от волнения по-разному во время статических огневых испытаний и запуска ракеты.

Несколько минут мы болтали о том о сем, затем наконец включилась сирена.

– Две минуты, – заметил кто-то.

Все замолчали и прошли в туннель. Отсюда ракета была видна как на ладони. Она казалась такой мирной и обособленной с расстояния 80 метров! Только белая струйка пара дрейфовала вверх от линии продувки бака с жидким кислородом.

Снова включилась сирена, ненадолго, а затем раздался глухой хлопок сигнальной ракеты и в быстрой последовательности: зажигание и приведение в действие предварительной ступени. Воздух сотряс грохот. Оранжевое пламя озарило землю во всех направлениях, вздымая клубы пыли, которая яростно смешивалась с белыми облаками пара, поднимающегося из луж промывной воды на стартовом столе. Слой инея, спускающийся по ракете, поймал воздушный вихрь, и вокруг двигателя и стартового стола осталась лишь миниатюрная дымка.

Внезапно два кабельных разъема, идущих от высокой мачты, отсоединились от приборного отсека, расположенного возле носовой части ракеты, качнулись в сторону и отклонились по дуге в сеть. Почти одновременно с огромной скоростью в хвостовой части ракеты начало формироваться пламя – если точно, то за одну тридцатую секунды. Сильнейшее пламя превратило газ и пыль в пышные облака на стартовой площадке и высоко в воздухе. Поток горячего воздуха ринулся в туннель. Ракета стала медленно подниматься над облаком пыли и газа – передо мной было, безусловно, самое захватывающее зрелище, какое я когда-либо видел. Трудно описать звук; воздух был наполнен осязаемым, мощным шумом. От его силы вибрировало все тело.

Сразу же после подъема ракеты все, кто был рядом со мной, бросились вперед – к концу туннеля, чтобы не терять из виду восходящую ракету. Я следил за ней немного с опаской, для меня многое было в новинку. Выглядывая из туннеля, я увидел А-4, поднимающуюся под крутым углом. Ее пламя, теперь не ограничиваемое пламеотражателями, превратилось в узкий, светящийся шлейф длиной с саму ракету. Почти полупрозрачное пламя, выходящее из камеры ракетного двигателя, было ярким, желто-оранжевым на конце. Рев сменился резким обертоном. Я получил подтверждение расхожей фразы о том, что ракета – это длительный взрыв.

Звук начал стихать. Люди из центра управления тоже вышли на улицу и стояли, подняв голову. Некоторые смотрели в бинокль.

Ракета находилась на высоте примерно 300 метров и уже начала отклоняться в северо-восточном направлении.

– Ракета вышла на запланированную траекторию, – заметил стоящий позади меня инженер.

Все вокруг, согласившись с его словами, вышли на стартовую площадку – дальше от диспетчерской и туннелей. Опасность падения ракеты на стартовую площадку миновала.

Вскоре звук ракеты стал настолько отдаленным, что можно было разговаривать в обычном режиме.

Вдруг, словно сделанный гигантской рукой, на голубом небе появился белый след – ракета вошла в слои холодного воздуха.

– Инверсионный след, – сказали почти одновременно полдюжины инженеров, словно окончательно подтверждая, что все в порядке.

Так же внезапно, как появился, инверсионный след стал исчезать. В этот момент ракета исчезла из вида. Пока я тщетно искал ее на небосклоне, инверсионный след медленно деформировался, распался на фрагменты и пропал. Потом появился еще один короткий инверсионный след, а затем исчез. Кто-то закричал:

– Выключение двигателя – 63 секунды!

Двигатель выключился, но отдаленный грохот еще какое-то время отчетливо слышался. Он продолжался, возможно, еще две минуты, пока наших ушей не достигла последняя звуковая волна от момента отсечки подачи топлива, что произошло на расстоянии примерно 40 километров от стартовой площадки.